In a mad expostulation with the deaf and frantic fire.
Leaping higher, higher, higher.
With a desperate desire.
And a resolute endeavor Now—now to sit, or never.
By the side of the pale-faced moon.
Oh, the bells, bells, bells!
What a tale their terror tells Of Despair!
How they clang, and clash, and roar!
What a horror they outpour On the bosom of the
palpitating air!
Yet the ear, it fully knows.
By the twanging And the clanging.
112
How the danger ebbs and flows;
Yet the ear distinctly tells.
In the jangling And the wrangling.
How the danger sinks and swells.
By the sinking or the swelling in the anger of the bells- Of the
bells.-
Of the bells, bells, bells, bells.
Bells, bells, bells-
In the clamor and the clangor of the bells!
IV
Hear the tolling of the bells - Iron bells!
What a world of solemn thought their monody compels! In the
silence of the night.
How we shiver with affright
At the melancholy menace of their tone!
For every sound that floats From the rust within their throats
Is a groan.
And the people— ah, the people- They that dwell up in the
steeple,
All alone.
And who tolling, tolling, tolling.
In that muffled monotone.
Feel a glory in so rolling On the human heart a stone—
They are neither man nor woman—
They are neither brute nor human—
They are Ghouls: —
And their king it is who tolls: —
And he rolls, rolls, rolls.
Rolls
^
A pdBan from the bells!
113
And his merry bosom swells With the рдЭап of
the bells!
And he dances, and he yells;
Keeping time, time, time.
In a sort of Runic rhyme.
To the pddsan of the bells —
Of the bells: —
Keeping time, time, time.
In a sort of Runic rhyme.
To the throbbing of the bells —
Of the bells, bells, bells —
To the sobbing of the bells;
Keeping time, time, time.
As he knells, knells, knells.
In a happy Runic rhyme.
To the rolling of the bells —
Of the bells, bells, bells: —
To the tolling of the bells —
Of the bells, bells, bells, bells.
Bells, bells, bells —
To the moaning and the groaning of the bells.
К о л о к о л ь ч и к и и к о л о к о л а
Слышишь, сани мчатся в ряд.
Мчатся в ряд.
Колокольчики звенят.
Серебристым легким звоном слух наш томят.
Этим пеньем и гуденьем о забвенье говорят О,
как звонко, звонко, звонко.
Точно звучный смех ребенка,
В ясном воздухе ночном Говорят они о том,
Что за днями заблуждения Наступает
возроэгсдеиье.
114
Что волшебно наслажденье - наслажденье нелепым
сном.
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Колокольчики звенят.
Звезды слушают, как сани, yöeecui, говорят,
И, внимая им, горят,
И мечтая, и блистая, в небе духами парят;
И изменчивым сияньем.
Молчаливым обаяньем.
Вместе с звоном, вместе с пеньем о забвенье говорят.
и
Слышишь к свадьбе зов святой.
Золотой!
Сколько неленого блаженства в этой песне молодой!
Сквозь спокойный воздух ночи Словно смотрят чьи-то
очи И блестят.
Из волны певучих звуков на луну они глядят.
Из призывных дивных келий.
Полны сказочных веселий.
Нарастая, упадая, брызги светлые летят.
Вновь потухнут, вновь блестят И роняют светлый
взгляд
На грядущее, где дремлет безмятеэ!сность неэ/сных
снов.
Возвещаемых согласьем золотых колоколов!
III
Слышишь: воющий набат.
Точно стонет медный ад!
Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. Точно
молят им помочь.
115
Крик кидают прямо в ночь.
Прямо в уши темной ночи Каждый звук.
То длиннее, то короче,
Выюшкает свой испуг,—
И испуг их так велик.
Так безумен каждый крик.
Что разорванные звоны, не способные звучать. Могут
только биться, виться и кричать, кричать,
кричать!
Только плакать, о пощаде И к пылающей громаде Вопли
скорби обращать!
Л меж тем огонь безумный,
И глухой и многошумный. Все горит.
То из окон, то по крыше.
Мчится выше, выше, выше И как будто говорит:
Я хочу
Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу. Иль
умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца
взлечу!
О набат, набат, набат.
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд. Этот
первый взгляд огня,
О котором ты вещаешь с плачем, с воплем и звеня! А
теперь нам нет спасенья.
Всюду пламя и кипенье.
Всюду страх и возмущенье!
Твой призыв.
Диких звуков несогласность Возвещает нам опасность.
То растет беда глухая, то спадает, как прилив!
116
Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, Вновь
спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой!
IV
Похоронный слышен звон,
Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки, горькой лсизни кончен сон.
Звук железный возвещает о печали похорон!
И невольно мы дроэ/сим.
От забав своих спешим
И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смелсгш.
Неизменно-монотонный,
Этот возглас отдаленный.
Похоронный тялский звон.
Точно стон.
Скорбный, гневный И плачевный.
Вырастает в долгий гул.
Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул.
В колокольных кельях ржавых Он для правых и неправых
Грозно вторит об одном:
Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся
сном.
Факел траурный горит,
С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко
говорит,
Кто-то черный там стоит,
И хохочет, и гремит,
И гудит, гудит, гудит,
К колокольне припадает,
Гулкий колокол качает.
117
Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом
И протяэюно возвещает о покое гробовом.
Əgər mütərcim bu atmosferi tərcümədə yarada bilməyəcəksə,
onda bu şerin tərcüməsinə lüzüm yoxdur. Buna daha bir misal
Azərbaycan qoşmalannda dodaqdəyməz ola bilər. Burda qoşma
elə deyilir ki, onda bir dəfə olsun belə dodaq samiti iştirak etmir,
əvvəldən axıra qədər dodaqlar bir-birinə toxunmur:
ÇATA-ÇAT
El yeridi, yalqız qaldın səhrada.
Çək əsrətin, çal çatığın çata-çat.
Hərcayılar səni saldı irağa,
Həsrət əlin yar əlinə çata-çat.
Qışda dağlar ağ geyinər, yaz - qara.
Sağ əlinlə ağ kağıza yaz qara.
Əsər yellər, qəhr eyləyər yaz qara.
Daşar çaylar, gələr daşlar çata-çat.
Ələsgərin xətti çıxdı çal indi,
"He”yi “ye”yə, "daV'ı *‘re”yə çal indi,
Hərcayinin kəlləsindən çal indi,
Çal çəngəlin, çək ciyərin çata-çat.
Aşıq Ələsgər
Dil dönməz deyilən qoşma növü də var. Burda sözlər elə
seçilir ki, qoşmaboyu dil düz dayanır, o tərəf-bu tərəfə dönmür:
BAX, BAX
Əxi, biya. biya, biqu.
Biqu, biqof, ağa. bax, bax.
Həyyi, həqqü hakim sənsən,
118
|