Tili, adabiyoti va folklori instituti, alisher navoiy nomidagi davlat adabiyot muzeyi, urganch davlat universiteti

Ədəbiyyat: 
1.Azərbaycanda Novruz (Toplayanı, nəşrə hazırlayanı və elmi redaktoru 
A. Nəbiyev).Bakı:”Çıraq”, 2012, 272 s. 
2. Dadaşzadə M. Azərbaycan xalqının orta əsr mənəvi mədəniyyəti. Bakı: 
“Elm”, 1985, 216 s. 
3. Qurani-Kərim və Azərbaycan dilinə mənaca tərcüməsi. 914 s. 
4. Novruz ensiklopediyası( Tərtib edənlər B.Abdulla, T.Babayev). 
Bakı:”Şərq-Qərb”, 2008, 208 s. 
«ХАДИГАТУ-С-СУАДА» МУХАММЕДА ФИЗУЛИ 
В НОВОЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПАРАДИГМЕ 
 
Фарида Ахад кызы AЗИЗОВА 
доктор филологических наук 
заведующий отделом «Средних 
веков азербайджанской литературы» 
Института Литературы имени 
Низами Гянджеви НAHA (Баку) 
(Azərbaycan) 
Аннотация: В статье предлагается иной ракурс зрения к пониманию 
явления, которое исследователи, как обычно принято, называют 
«средневековым переводом». На самом же деле, оно носит совсем иные 
функции своего времени, которые более напоминают состязания между 
литераторами, одинаково владеющими, как правило, тремя языками: 
арабским, персидским, турецким. Автор, стремящийся следовать лучшим 
образцам на любом из этих языков, при этом старался превзойти 
признанного современниками наилучшего автора, обратившегося до него к 
заданной теме, при этом не имело значение, на каком из трёх языков оно 
было написано, поскольку все три языка воспринимались языками единой 
литературы. 
Ключевые слова: перевод, наследие, слово, творчество, совершенство 
Abstract: The article discloses a different point of view to understand the 
phenomenon, which researchers usually called “medieval translation”. In fact, it 

---

332 
has completely different functions of its time, which are more reminiscent of a 
competition between writers who equally speak three languages – Arabic, Persian 
and Turkish. An author striving to follow the best examples. In any of these 
languages, at the same time, he tried to surpass the best author recognized by his 
contemporaries, who turned to a given topic before him, and it did not matter in 
which of these three languages it was written, since all three languages were 
perceived as the languages of a single literature. 
Key words: translation, heritage, word, creativity, perfection.
В результате кропотливой работы, вылившейся в издание 
прозаического произведения великого корифея Мухаммеда Физули 
«Хадигату-с-Суада», этот труд был представлен как оригинальное 
произведение [1]. Однако, за последнее десятилетие этот шедевр великого 
поэта, где проза чередуется с поэтическими «жемчужинами» блистательного 
Маcтера поэтического слова, в ряде научных работ предлагается как 
«средневековый перевод». Дебаты [2, с.103-110] могут продолжаться, но 
назрела необходимость подойти к понятию «средневекового перевода» с 
иной точки зрения, с другого ракурса, особенного, когда речь идет о 
творениях великих мастеров, подобных Физули, чье наследие дошло до 
потомков на трех языках.
Однажды уже решенные, казалось бы, раз и навсегда те или иные 
проблемы часто требуют нового подхода к разработке их решений в новых 
условиях в соответствии с достижениями литературоведческой мысли и 
развития медиевистики. Преследуется цель рассмотрения перспективы 
дальнейшего и более углубленного понимания значения термина 
«средневековой перевод» с других позиций. Автором сделана попытка 
показать плодотворность поиска нового подхода к значению этого термина в 
средневековом мире. На наш взгляд, в новом осмыслении нуждаются 
некоторые имеющиеся на сегодня представления о средневековом переводе. 
Развитие литературоведческой теории к настоящему моменту создало новую 
ситуацию в изучении процессов, связанных с этим понятием.
По мнению академика А.Б. Куделина «Переосмысление известных 
историко- и теоретико-литературных представлений в свете новых подходов 
дает новый импульс для переосмысления и больших проблем литературного 
процесса на региональном и межрегиональных уровнях и малых проблем 
творчества отдельных представителей этого процесса. Старые проблемы 
выглядят по-новому в контексте нового подхода к средневековой литературе 
как особому периоду в истории мировой литературы со своим особым типом 
художественного сознания и связанными с этим принципиально новыми 

---

333 
воззрениями».
Современные исследователи, разъясняя различия между современными 
и средневековыми переводами, основное внимание уделяют таким 
особенностям, характерным для средневекового мира, как несоответствия в 
названиях переводов и оригинала, больший объем перевода, иногда даже в 
два и более раза в сравнении с оригиналом, часто подчеркивается, что 
переводы выполнены в «вольной», «свободной» манере, походят больше на 
подражания, порою исследователи именуют их переводами – назира и т.п.
Некоторые слова, веками сохраняя свою внешнюю лексическую 
оболочку, теряют свое внутреннее содержание, приобретая другую 
значимость, но не меняя своего звучания.
Такая метаморфоза имеет место во всех языках (сравните, к примеру, в 
русском языке слово «истукан», когда-то означавшее «памятник», сегодня 
употребляется в другом значении) и таких примеров множество. Если 
учитывать богатство и полисемию (многозначность) арабского языка, то 
можно представить каким изменениям подвержены слова, когда из одного и 
того же корня, как правило, состоящего из 3-х согласных, можно произвести 
огромное множество слов с различными значениями.
Ключ к пониманию слова «перевод» таится в самом корне, от 
которого произошло это слово. Обратимся к известному словарю Х.К. 
Баранова [4, с. 289], где приведены значения слов, происходящих от корня 
ра, джим, мим: I порода глагола: побивать камнями, строить догадки, 
предположения, делать (что-либо) наугад. II порода глагола: гадать, думать 
(о чем-то), предполагать. Одно из значений глагола – «делать молниеносно 
(метеор, падающая звезда, летательный снаряд). В другом словаре [5; с. 215] 
слово – «tərcüman» - от того же корня имеет 3 значения «исполнять», 
«сообщать», «переводить», но последнее значение слова «переводить» в 
смысле «доносить», часто со словом «vəhu» - «tərcümənu-l-vəhu», то есть 
«посредничество» в передаче «озарение» (религиозного). Средневековый 
автор ощущает себя средним звеном между читательской аудиторией и 
Всевышним, который посылает ему вдохновение (озарение – vəhu), и это 
ниспосланное ему самими небесами он передает своему читателю, являясь 
передатчиком, переводчиком, посредником. Именно так надо расценивать 
многие оригинальные произведения, имеющие названия «tərcümən», и не 
являющимися переводами другого текста, существующие в единственном 
варианте, с которых никогда не были сделаны переводы и сами не являлись 
переводами. Это название, к примеру, произведения великого суфия Ибн аль-
Араби (1165-1240), которое называлось «Tərcümən-əl-əşvaq». В русском 
переводе И.М. Фильштинского звучит как «Толкователь страстей» [6; с. 349]. 

---

334 
Произведение представляет собой собрание замечательных мистических 
поэм и комментарий к ним. Перед читателем собрание стихов Ибн аль-Араби 
или отдельные отрывки из них, разбросанные в его прозаических 
произведениях. Чтобы понять происходящее в средневековом мире 
недостаточно знание арабского языка, наряду со знанием арабского языка 
важно понять среду, в которой зарождалась классическая арабо-
мусульманская поэтика, проследить истоки, предтечу нормативности 
творчества, ведь в общем литературном историческом процессе вдруг их 
ничего ничто не возникает. Все имеет причину своего закономерного и 
непрерывного развития. А все начиналось в джахилийской поэзии, когда 
поэтами V-VI вв., уже тогда тяжело было разжать «тиски герметического 
мира» арабской поэзии с ее готовыми формулами, которые именовались 
«ма`aни» – (мотивы). Традиционные методы были рассчитаны на полное 
растворение, подчинение поэта, который не мог выйти из плена 
канонических образов, старых мотивов (ма`aни) и был вынужден творить 
только в рамках каких-то данных ему в наследство от предыдущих поэтов 
готовых образцов из общего фонда. Любой выход считался «гарибом» 
(чужеродным) и расценивался как недостаточный уровень мастерства, в то 
время как поэт проявлением своего авторства хотя бы как-то пытался 
трансформировать старые мотивы (мотив щедрости, отваги и т.п.). Поэтом 
была бы недовольна его слушающая аудитория, если бы он отошел от 
заданных «ма`ани», (мотивов) и только внутри этой заранее заданной 
«матрицы» – закрытой и ограниченной, где были накоплены мотивы, 
используемые предшественниками, он должен был черпать и состязаться с 
теми, кто уже сказал свое слово, пытаясь сказать то же самое, но лучше. 
Искомое положение поэтов фактически не менялось и после принятия 
ислама, только на смену «ма`ани» (мотивов), пришли темы, сюжеты, взятые 
из Корана, хадисов и т.п., о которых хорошо была осведомлена 
читательская среда, где они возникали.
Все, что окружало средневекового мусульманина и все, что было 
дорого его душе, скрытым образом связывалось с вневременным, вечным. 
На всем незримо присутствовал перст божий, его знамение, воля. Человек 
того времени с обобщенным восприятием действительности, будто он один 
в необъятной Вселенной, а вокруг целый мир, охваченный одним его 
взглядом, непременно в творческих исканиях должен был придти к системе 
канонов. Канон в сознании уподоблялся божественному откровению. Через 
Слово и Образ осуществлялась связь сакрального с реальным, космического 
с земным, политико-идеологического с эмоционально-суггестивным. В 
культуре ислама все начиналось со Слова и возвращалось к нему. 

---

335 
Единичное стремилось к множественности, бесконечно порождая самого 
себя. Отношение к слову и, прежде всего, произнесенному слову как к чему-
то священному, демиургическому, объяснялось еще и тем, что по 
мусульманской космогонии мир начинался со слова-восклицания «будь» 
(«кун»). Ислам определял природу и эталонную форму развития 
средневековой 
культуры, 
искусства, 
литературы. 
Утверждались 
эстетические законы, рамки – этикеты, каноны – структуры для всего 
общества. Если по мусульманским представлениям центром мироздания 
являлось Слово, то пространственным эквивалентом была фигура того, кто 
творил его. Отражатель божественных истин воспринимался как знак 
Создателя, а его деяния как модель акта Творца. Поэт выступал как демиург 
живого и неживого миров, владелец сакрального пространства, имитатор 
первозданного. Подобно муэдзину, словами азана, призывающего к 
молитве, служению, средневековый художник стремился к близости с 
самим Аллахом, выступая материальным образом Логосферы. Сходство 
состояло в форме призыва – этакое многократное «тиражирование» и 
попытка фиксации, закрепления путем повторений. Слово, «открывшее 
глаза Вселенной», имело магическую силу разрушения, возрождения и 
увековечивания. Это выводилось из толкования «каламу-л-лах» – «слово 
божье» как «слово от Бога». Мировоззренческая основа средневековья 
накладывала отпечаток на все и подчинялась предначертанности свыше – 
телеологизму, существующему «от века» и не имеющему завершения. 
Творческий процесс осуществлялся в пределах единой матрицы и, конечно 
же, не с нуля. Под рукой поэта находилась испытанная временем, 
отшлифованная устойчивая поэтическая система. В его распоряжение 
входила совокупность приемов, сложившихся в процессе практики целого 
ряда предшествующих поколений.
Поэт традиционного общества не столько стремился выразить свои 
мысли, идеи, образы, сколько приобщиться, следовать по проторенному 
пути. Малейший отход воспринимался как отсутствие вкуса, что лишало 
слушателей, ибо и последние являлись знатоками устоявшегося 
поэтического языка. Оттачивание, отсеивание, в конечном счете, как 
казалось средневековым автором, вело к совершенству. Совершенство 
определялось степенью достижения первопричины и даже не достижения, а, 
скорее, приближения к некой «первоидее». «Божественное само по себе не 
достигаемо», «первосуть не раскрываема», и потому вероятность 
адекватного воплощения в слове «незримого», «неизрекаемого», 
«неизобретаемого» исключена, зато открывались огромные перспективы 
для дальнейшего приближения к первоистине. Совершенствование не знало 

---

336 
границ. Все новые и новые этапы вели к постижению божественного. 
Неизбежным следствием столь огромного пиетета – «высокого почтения к 
Слову», носящему печать Творца, являлось создание нового путем 
многочисленного пересмотра, переиначивания старого.
Авторы, обратившись к какому-то известному в мусульманском мире 
событию, сюжету, теме объединялись общей нацеленностью на 
соперничество друг с другом. «Непременным условием состязания в 
средневековую эпоху было твердое убеждение авторов – «соперников» в 
единственности и неизменности во времени (сколь бы продолжительным 
оно ни было) самой цели, к которой они стремились. Идея «абсолюта» 
недосягаемого жанрового или стилистического канона, создавала базу для 
корректных сопоставлений» [3]. 
Первый из авторов, кто обратился к той или иной теме и первым 
создал произведение, считался тем, кто всего лишь сделал первый шаг, 
начал «восхождение», которое никак не могло быть совершенным, 
поскольку предстоял долгий путь к окончательному, исчерпывающему, 
совершенному. Первое произведение не могло считаться оригиналом и 
«обнесено оградой собственности», эта был лишь необходимый, 
вынужденный шаг, так как кому-то надо было когда-нибудь «шагнуть» и 
теперь остальным следует продолжить, поскольку та или иная тема являлась 
всеобщей ценностью, всеобщим достоянием. 
Согласно 
средневековому 
мышлению 
первое 
произведение 
правильнее было бы именовать не оригиналом, а «первым образцом», 
поскольку в том мире, где оно появлялось, ни одно, даже самое прекрасное 
произведение являлось всего лишь «образцом» и не было возведено 
средневековыми 
критиками 
в 
разряд 
«наивысшего», 
«навсегда 
установленного налучшего достижения», после которого уже невозможно 
сотворить лучше и прекраснее. Наоборот, это должно было только 
подстегнуть последователей к созданию новых произведений на заданную 
тему, они чувствовали себя просто «обязанными» сделать это, чтобы еще 
дальше продвинуться к совершенству – это были вариации разных 
образцов, «соперничающих» последователей. Как подчеркивает академик 
А.Б. Куделин «понятие состязания было одним из центральных для системы 
литературы средних веков. Оно зиждилось на внеисторизме (аисторизме) 
традиционалистского художественного сознания. Аисторизм выражался в 
«снятии» хронологической дистанции при сопоставлениях, временной 
интервал в пятьсот и даже тысячу лет не смущал ученых, оценивавших 
результаты 
«состязания», 
не 
учитывалась 
принадлежность 
сопоставлявшихся авторов не только разным эпохам, но и разным 

---

337 
литературам и культурам» [3]. 
Что касается культур, ученый прав в своих высказываниях, поскольку 
«состязания» велись нередко в разных языковых категориях и это 
современные ученые восприняли как перевод с одного языка не другой, но в 
средневековье, как правило, именитые мужи в одинаковой степени владели 
минимум тремя языками, и для М. Физули, владевшего и творившего на всех 
языках эпохи, это было тоже нечто «состязания», пусть и не на языке 
избранного им же самим автора, на которого он ссылается, и который на тот 
период соотечественниками был избран лучшим из имеющихся остальных 
авторов этой темы. Близость текстов – это и есть доказательство 
соперничества, если вспомнить значение корня, от которого произошло 
слово «tərcümə», (ra, cim, mim) – «побивать камнями», продолжая традицию 
новый автор «побивает камнями» предыдущего, то есть придерживаясь 
близко к тексту, он стремится повторив сказанное, сказать лучше, этим 
доказывая, что он талантливее своего «собрата» по перу, умея творить 
«молниеносно», как «метеор», «падающая звезда», наугад, гадая, 
предполагая, строя догадки (другие значения арабского корня) на пути к 
достижению. Нередки обращения к Всевышнему о ниспослании 
божественной милости, помощи в сотворении, ибо мольба именно «о 
сотворении» свидетельствует о священном характере письма в исламе, об 
общепринятом в мусульманском мире положении о священном 
происхождении арабского письма, которое обосновывается ссылкой на 
предание (хадис) от пророка: «Первое, что сотворил Господь – калам». 
Восприятие процесса писания как магического действа, связанного не только 
с техникой, но прежде всего с духовно-нравственным обликом автора письма 
– главная особенность исследуемой эпохи.
Итак, «письмо» являлось священным символом ислама, и этот пиетет к 
«Слову» исходил из глубинных недр арабского сознания и зиждился в самих 
устоях классической арабо-мусульманской культуры, в фундаменте которой 
лежала джахилийская поэзия, где складывались истоки традиции: на 
неизменном фоне-клише, однообразной канве, невзирая на полную 
шаблонность, создавались картины с преобладанием тех или иных мотивов: 
«щедрости», «скромности», «отваги», «суровости», «гостеприимства». Все, 
что в незапамятные времена составлял кодекс рыцарской чести «мурувву» 
после принятия ислама заменили темы из священных книг Корана, хадисов, к 
примеру, произведения из цикла 40 хадисов [7]. События, связанные со 
святынями в Мекке, Медине, Кербала, борьба за власть в халифате 
(«Хадигатус-суада») и многие другие сюжеты, известные широкому кругу в 
мусульманском мире, становились для авторов искомой темой, от которой 

---

338 
они начинали свое восхождение к Абсолюту, соперничая друг с другом.
Средневековой автор, ссылаясь на произведение другого автора в своем 
творении, тем самым выделял самого лучшего в общем наследии и пытался 
«обогнать» именно его в своем стремлении к Абсолюту. Его текст 
специально был приближен к тексту наилучшего, признанного читательской 
аудиторией средневекового мира, поскольку он стремился к победе в этом 
словесном состязании, демонстрируя свой талант и сноровку «детально и 
подробно» побивая камнями, «вступая в бой» с каждой строкой, им же 
избранного, известного поэта, авторство которого, как правило,
указывалось в начале произведения.
Из всего сказанного следует, что проблема понятия средневекового 
перевода, на наш взгляд, не может быть удовлетворительно решена в свете 
прежних подходов. Сегодня приходится признать, что старые критерии 
оценки средневекового перевода не обладают достаточной разрешающей 
силой для объяснения значительной части классического наследия, которое 
некоторыми исследователями классифицируются как перевод при 
существующем изрядном числе тех, кто выдвигает их в разряд оригинальных 
произведений. Чтобы придти к правильным выводам современному 
литературоведению необходима разработка новых подходов, новой 
исследовательской парадигмы. Возможно, тогда прекратятся дебаты, стихнет 
полемика и отпадет надобность в подобной классификации, ибо в каждом 
произведении авторы пытались не повторить старое, а состязаясь, двигаться 
дальше к совершенству, к Абсолюту. 
Другое дело, что не всем это удавалось, среди них были и слабые, и 
компиляторы. Но гении, подобные Физули, никогда не смирились бы с 
ролью ведомых, не смогли бы затеряться среди штампованных выражений, 
не лишились бы своей индивидуальности. Такого рода корифеи, наоборот, 
были способны вести за собой огромное число последователей, освещая и 
прокладывая путь к Совершенству. 
ЛИТЕРАТУРА 
1.
Məhəmməd Füzuli. Hədiqətüs-süəda. Tərtibçilər: Əlyar Səfərli, Möhsün 
Nağısoylu, Nəsib Göyüşov. Bakı, Gənclik, 1993, 368 s. 
2.
Mirzəyev A.B. Füzulinin “Hədiqətüs-süəda” tərcümədirmi? (Polemik 
baxəşlar işığında). Azərbaycan bədii tərcümə tarixi və Füzuli kitabında. Bakı: 
Avropa, 2009, 170 s. 
3.
http://yadi.skli//RWvFIWv33NxHN2. 
4.
Баранов Х.К. Арабо-русский словарь. М.: Русский язык, 1985. 
5.
Azərbaycan klassik ədəbiyyatında işlədilən ərəb və fars sözləri lüğəti. Tərtib 

---

339 
edənlər: A.Balayev, C.İsmayılzadə. Bakı, Maarif, 1981. 
6.
Фильштинский И.М. История арабской литературы. М.: Главная 
редакция Восточной литературы, 1991. 
7.
Viktor el-Кik. The “Forry Hadith of the prophet” in the Arabic, Persian and 
Turkish literatures // Dil və ədəbiyyat Nəzəri elmi metodik jurnal, 2000, 
N1(26), s. 146-147.