№01 (07) may 2012 №01(07) may 2012

ЧАСТЬ VI
Была прекрасная летняя ночь. Персидскоподанный Мир­Баба жаждал отойти 
ко  сну.  Незадолго  до  темноты  он  шёл  по  улицам,  собирая  бумажки,  листики, 
окурки и щепки. Всё это он набирал в свой мешочек. Подошёл в темноте к стене 
бондарной фабрики братьев Мирзоевых. Пощупал рукою землю – не сыро ли, 
нет ли камешков? – сел и завозился. Взбил подушечку, промурлыкал два такта, 
улёгся и заснул.
Подошла в темноте к нему собака, обнюхала и пошла прочь. Мир­Баба спал.
Утром мальчишки, играющие близ бондарни, заметили спящего перса.
– Хемшери, хемшери, – закричал было кто­то, но смолк. Мальчишки стали 
шептаться.
– Закидаем камнями, привяжем веревку, отойдём и потянем.
– Вскочит, проснётся, и заорёт. Не надо.
– Лучше палкой ударить. И убежать. 
Подошел ещё один с керосином в бутылке.
– Ты откуда, Аслан?
– Керосина купил.
– Это нам как раз нужно было. Дай сюда керосин.
– А дома что скажу? 
– Разлил по дороге, – шикнули на него. 
На цыпочках мальчишки подошли к спящему персу, вырыли ямку у его ног, 
налили туда керосину и отскочили.
– Малик, давай.
Малик тихонько пробрался к персу и, поливая землю тоненькой струйкой 
керосина,  отбежал  от  спящего.  Нашлись  спички,  и  струйка  огня  побежала  к 
Мир­Баба. Мальчишки бросились врассыпную.
Перс вспыхнул как порох. Во сне ему стало жарко. Он вскрикнул и вскочил 
на ноги.
– Пожар! – закричал он истошно. 
Мальчишки прыснули и выглянули из засады.
– Что кричишь, человек? – остановился прохожий. – Сам горишь!
– Где горит? – крикнул перс и сорвал с себя архалук. Архалук пылал желтым 
пламенем.

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
204
– Окурки, окурки, окурки, – кричал перс, хлопая архалуком о землю. В ямке 
догорал керосин.
Собирались мужчины.
– Ай, народ, помоги, – кричал перс.
– Снимай с себя всё, бей о землю, – кричали вокруг. Клочья горящей ваты 
разлетались от архалука, и любопытные отскакивали в стороны.
Притащили, наконец, ведро воды и облили перса. Архалук тлел в стороне.
– Вах! – сказал перс, когда его окатили водой. – Потухло.
Перс сел на землю. 
– Слава богу, сегодня тепло.
– Вах! – снова вскочил он, как ужаленный.
– Уф! Снова что­то горит. 
 Через толпу продирались мальчишки•
– Что было, что было? – спрашивали они у всех.
– Перс загорелся.
– Штаны снимай, хемшери, – закричали мальчишки, – у тебя сзади драка!
– Вай! – подпрыгивал перс. И стягивал с себя штаны. Мимо шла женщина 
в чадре.
– Ай, бессовестный ты! Что снимаешь штаны? Женщины смотрят! Деревня.
– Ай, мне стыдно, мне плохо, – завопил вдруг перс и побежал. 
– Ай, архалук! – крикнул и вернулся. Схватил архалук. Архалук запылал.
– Дальше, дальше беги, – кричали проснувшиеся братья Мирзоевы. – Завод 
подожжешь.
Перс споткнулся о камень и растянулся плашмя. От него шёл дым.
– Ай, Аллах, – сказал он, – что я сделал кому?
– Принесите воды, – кричал кто­то, – сгорит человек.
– Да он сам воспламеняется. Вода не поможет. 
Перс бежал от толпы, склонив голову. Сзади в штанах у него зияла дыра и 
торчала вата.
– Ай, бессовестный, – кричали вокруг, – как ты бежишь? Голый бежишь.
Перс бежал от людей. Ему было стыдно. Он бежал по дороге, а вслед ему 
неслись крики и улюлюканье. Они стихали, но впереди его поджидала уже новая 
толпа.
– Опять ты горишь, как тендир? – крикнул кто­то.
– На Коране поклялся здесь больше не спать, – кричал перс.
–  Сволочи  люди!  Опять  меня  подожгли.  Сколько  можно  гореть,  сколько, 
люди?
– Зад свой прикрой, зад свой прикрой, – кричали из толпы.
– Надо помочь, – кричал кто­то.
– Выпороть надо, – кричали другие.
Кто­то схватил его за руки, пытаясь посадить на землю, но он отпихнулся и 
побежал.
– Я горю, или ты горишь? – кричал он обиженно. – Дайте спокойно сгореть. 
– И тихо добавил: – Устал я от вас, люди.
Вновь  окатили  перса  водой.  Перс  было  замер,  но  потом  вдруг  вскочил  и 
сказал:
L AY İ H Ə   /   Тогрул Джуварлы, Валерий Ивченко: Жизнь Ганиева (киносценарий)

205
– Чтоб вы все сдохли!
– Ему помогают, а он обзывается! – дивились вокруг.
– Неблагодарный!
– Дай ему в морду! Скотина! 
– Еле тебя потушили! Болван!
– Замолчи ты, подлюга!
– Уши отрежем!
Ехала бричка с Ганиевым. Встала.
– Ай, народ, что случилось? – спросил Ганиев. – Что за шум?
– Перс загорелся. Голым по улице бегает.
– С ума сошел.
Ганиев соскочил с брички, подошёл к персу. 
– Вставай.
– Куда? – спросил перс. – Что я сделал, хозяин? Меня подожгли.
– Вставай, – снова сказал Ганиев. – Сидеть так нельзя. Поедешь со мной. Ты 
здесь не стой. И не хнычь. От этого они еще больше звереют.
– Не виноват я, хозяин, – заупрямился перс, – меня снова подожгли. А кто – и 
не знаю. Сгорел архалук. Где я новый достану?
Но к бричке все же пошёл. Они покатили. Он заглядывал в глаза Ганиеву и 
говорил:
–  Плохой  здесь  район,  хозяин.  Бандитский.  Головорезы,  воры,  простому 
человеку житья нету.
– Каждый каждого обижает? – понимающе спрашивал Ганиев. 
– Ой, обижает, как обижает, хозяин. Куда ты меня везёшь?
– Поедем, одену тебя.
– А у меня денег нету, хозяин.
– А у меня они есть, – ответил Ганиев, – не бойся.
– А сам ты кто будешь? – спрашивал перс. – Добрый ты человек. – И закончил 
хитро: – Городовой? Дохтур? Инджинер? Господин?
– Я святой человек, – ответил Ганиев, – я, беднякам помогая, удовольствие 
получаю. Но устаю от вас. Вас очень много
– Вай! – схватился за ноги перс, закричал, – болит. 
Прохожие с интересом озирались на двух собеседников. Подъехали к дому 
Ганиева. Вышли слуги навстречу, и Ганиев сказал:
– Накормите, оденьте и доложите.
Управляющий кивнул головой с пониманием. Ганиев скрылся в дверях.
– Заходи, добрый странник, – сказал управляющий персу• 
– У! – сказал перс, войдя в дом и озираясь по сторонам, – я лучше уйду. – И 
про себя добавил: «Пристав скажет: «Мир­Баба, зачем в чужой дом зашел?». Что 
я отвечу?»
Ганиев стремительно взлетел по лестницам, а перса повели в баню.
Через час одетого и умытого перса в новой фуражке вёл управляющий.
Ганиев сидел вверху лестницы и смотрел на перса. 
– Я здесь, ай киши! – крикнул он.
Перс, озираясь, наткнулся на зеркало. В глубине его шла лестница, и наверху 
её сидел на стуле Ганиев.

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
206
Перс шагнул к зеркалу и стукнулся лбом. От голода и слабости он ничего не 
понял и сказал себе в зеркало: 
– Отойди, да. Что стоишь?
 Ганиев наверху захохотал, и перс обернулся на хохот.
– Это озеро, друг! Отойди. Ты себя видишь!
– Как! – сказал перс. – Это кто?
– Это ты, – сказал сверху Ганиев в зеркале. – Поднимайся сюда. Повернись! 
Я на тебя посмотрю.
– Ай, хозяин? Вас двое? Твой брат?
– Это зеркало, aй киши, – сбежал с лестницы Ганиев, – это я, это ты. Понял 
теперь?
– А это кто? – спросил снова перс.
– Это ты.
Ганиев высунул язык и сказал:
– Видишь, я высунул язык. И там я тоже высунул язык. И ты тоже высунь.
Перс высунул, и когда его двойник тоже стал с языком, перс, наконец, понял. 
Помолчал и спросил требовательно:
– Где моя одежда?
– На тебе, – ответил Ганиев. – Это уже не твоё. Архалук твой я выбросил.
– Мне нужна моя одежда, – вдруг сказал перс. – Где я теперь буду спать? Как 
я выйду на улицу? Меня никто не узнает.
– Почему не узнает? – спросил Ганиев.
– Мне не скажут: неси самовар. Мне не скажут: эй, неси шкаф. А когда я 
засну около стенки, все вокруг скажут: вор Мир­Баба. И посадят в тюрьму.
–  Ты  пойдёшь  на  другую  работу,  –  сказал  Ганиев.  –  Есть  много  хороших 
работ. Будешь работать на промысле.
– Не хочу я другую работу, хозяин, Я ничего не умею. Я умею носить самовар 
хорошо и шкафы. Так и живу – ничего.
– Плохо живёшь, Мир­Баба. Сегодня тебя подожгли. А в этой одежде тебя 
бы не тронули.
–  Не  каждый  же  день  меня  поджигают,  хозяин.  Терпеть  можно.  Редко 
бывает.
– Но ведь больно бывает?
– Я такой человек – боли я не боюсь. Несправедливости я боюсь. Отдай мою 
одежду. Будь справедливым.
–  Ну,  хорошо,  –  сказал  Ганиев,  –  мне  уже  надоело.  Найдут  твою  одежду. 
Пойдём теперь, немного поешь. 
Они стали подниматься по лестнице.
– Хозяин, правду скажи. Кто ты такой? Я знаю, ты дохтур, хозяин. Иногда 
доктора убивают. Что ты со мной хочешь сделать? Я человек бедный, ты человек 
богатый, я уйду, да, хозяин. Уйду, да?
У перса кружилась голова. Они вошли в залу. Перс ойкнул.
–  Хозяин,  правду  скажи,  здесь  убивают?  –  хныкал  перс.  –  Я  уже  горел 
сегодня, хозяин. Хватит, да.
–  Да  не  бойся  ты,  Мир­Баба,  –  рассердился  Ганиев,  –  здесь  никого  не 
обижают. Поешь и пойдёшь.
L AY İ H Ə   /   Тогрул Джуварлы, Валерий Ивченко: Жизнь Ганиева (киносценарий)

207
Они подошли к столу в маленькой комнате. Перс глянул на стол и попятился. 
На столе лежали жареные куры, икра, и стояли бутылки.
– Что хочешь? – спросил Ганиев. – Садись, ешь.
– Не буду, – вдруг твёрдо сказал перс. – Умру, но не буду. Делай, что хочешь. 
Я тебя не боюсь.
Ганиев вдруг рванулся к столу и перевернул его. Перс бросился вон.
О Т Е Ц   И   С Ы Н
ЧАСТЬ VII.
Чуть пьяный сын лежал на тахте и спрашивал слуг:
– Где мой отец? Почему он не знает, в каком состоянии сын? Где он сейчас?
Слуги молчали.
– Ага! – сказал сын. – Приехал русский миллионер! Вы молчите?
– Ага! – сказал сын. – Он открывает театр? Снова молчите? Ну и молчите. 
Он помогает сейчас беднякам.
– Он сейчас дома, – выдохнул старичок­слуга, – ему читают газеты.
– Ха! Ха! Ха! – сказал сын! – Мой отец читает газеты. Мой отец заботится 
о народе! Вы! – показал он пальцем на слуг. – Шаг вперёд, кто знает, что такое 
народ. 
– Не знаем, Исмаил­бей, не знаем, – покачал кто­то из слуг головой, – Гаджи 
знает.
– А знает ли твой Гаджи, – вопрошал снова сын, – что его сын лежит перед 
вами,  перед  всем  вашим  народом,  одинокий  и  покинутой?  Вы  любите  моего 
отца? Шаг вперёд! – Слуги пододвинулись к газете и заговорили наперебой:
– Любим, любим, Исмаил­бей! Не кричи, не кричи!
– Молчать! А меня кто из вас любит? 
Тут выступил вперед старичок:
– Исмаил­бей, Исмаил­бей, – горестно затряс он головой, – ты мне как сын, 
я тебя на руках носил, ты мальчиком был, и вот ты напился.
– Шаг назад! – крикнул сын. – Встань в строй! Рядовой Муртуза! Ты любил 
меня больше, чем даже отец. – Исмаил встал, подошёл к старику и выкрикнул: 
– Смирно! Рядовой Муртуза! С этого дня назначаю тебя своим генеральным 
отцом! Вот тебе орден! – сказал он и чмокнул старика в щёку. Потом, окинув 
взглядом строй слуг, выкрикнул снова:
– Народ! Просвещайся! Кто ещё желает быть Исмаилу отцом?
–  У  тебя  есть  отец,  Исмаил­бей,  –  зашептали  слуги,  –  он  очень  хороший 
отец!
– Если б у нас был такой отец, – горестно вздохнув, сказал слуга, – я бы 
его так любил, так любил! На руках бы носил! На землю б не клал! Чтоб он 
не болел! Чтобы он долго жил! Чтобы он не оставил меня сиротой. Не дай бог, 
он умрёт! Кем я стану тогда без такого отца? Обыкновенным слугой. На меня  

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
208
кричит – я молчу. Снова кричит – я улыбаюсь. Плохо быть сыном миллионера, 
когда умирает отец!
Исмаил стоял, покачиваясь, и слушал.
– Я любил его. Раньше. А теперь? Был у меня отец, сплыл у меня отец! А 
мать умерла давно. Сирота я, друзья мои! 
– При таком отце сирота! – возмущённо разводили руками слуги. – Молчать! 
–  крикнул  Исмаил.  –  Генерал  Муртуза,  шаг  вперед!  Вызвать  тётю  Медину  из 
кухни. Я назначаю её своей матерью.
– Устал я, Исмаил­бей. Устал я, – зашептал старичок, – не смогу я уже быть 
тёте Медине мужем. 
– Ничего! – крикнул Исмаил. – От неё ты воскреснешь и родишь мне сына. 
Я назову его Гаджи Аббас Кули. В память об отце, которого я потерял.
– Меня кто­то потерял? – с улыбкой спросил Аббас Кули, входя в комнату. – 
Я нашелся.
Слуги гуськом потянулись из комнаты.
– Папочка! – вдруг радостно крикнул Исмаил и, бросившись к нему, обнял 
его. – Наконец ты вспомнил о сыне. Вернулся! Ну, как поживает народ? Стал ли 
он просвещённым? И много ли бедных людей осталось ещё на земле?
Ганиев смотрел на сына с улыбкой.
– А я не заметил, что ты уже взрослый, сын, – сказал он.
– Ты любишь меня, отец?
– Я не знаю. Любил.
– Ты любил мою мать?
– Наверное, нет.
– И потому полюбил свой народ?
– Я знаю, за что ты меня ненавидишь, – сказал Ганиев.
– За что же?
– А за себя. Ты ненавидишь себя.
– О! В точку попал. Ненавижу себя, ненавижу тебя. Ты всё про меня знаешь. 
Мне даже страшно. Ты знаешь все мои мысли наперед. А что я сейчас скажу, 
папочка?
– Пойди, сын, умойся!
– О! Опять угадал! Я только что хотел это сделать.
– Я тебя подожду.
– О! Опять угадал! Что же мне делать, что же мне делать! – и, кривляясь, сын 
вышел из комнаты.
– Я пришел к тебе с грустной просьбой, – начал отец, когда сын вернулся. – Я 
начну сейчас перед тобой унижаться. Пойми, сын, для меня это ново.
– Нет, отец, для тебя это старо. Народ, просвещайся! Ты всегда унижался, 
если знал, что потом тебе станет полегче. Чего же ты хочешь сейчас, мой добрый 
и слабый отец?
–  Мне  трудно  жить  одному.  Я  жил  совершенно  один  тридцать  лет.  Я  не 
любил твою мать.
– А теперь ты стал молод и хочешь жениться вторично. Я знаю. Я даже знаю, 
кто эта женщина. Это Лейла.
Сын пристально смотрел с дивана.
L AY İ H Ə   /   Тогрул Джуварлы, Валерий Ивченко: Жизнь Ганиева (киносценарий)

209
– Теперь ты стал пророком, – грустно молвил Ганиев. – Тогда ответь мне, 
зачем я пришел к тебе?
– Не знаю. Может, потом догадаюсь. Тебе нужно было идти к Лейле.
– Ты сказал это так, словно любишь её.
– Нет, отец, – засмеялся сын. – Вот зачем ты пришёл, слабый мой. Я Лейлу 
не  люблю.  Она  слишком  надменна.  Ей  нужна  крепость.  Ты  ей  понравишься. 
Даже  больше.  Ты  уже  ей,  наверное,  нравишься.  За  тебя  можно  спрятаться  и 
выгладывать в окошко: ку­ку?
– Не бей меня, сын. Не надо. Не смей.
–  Я  знаю,  –  сын  засмеялся,  –  сейчас  ты  боишься  дать  сдачи.  Не  хочешь. 
Не можешь. А ведь крошка Лейла могла полюбить и меня. Но я не умею так 
унижаться. Я гордый. Я не сумею сказать ей: «Лейла! Спрячь поскорее меня от 
отца! Спрячь побыстрее меня от людей», – нараспев тянул он. И изменился: – 
«Спрячь, Лейла! Я слабый!»
– Значит, ты её любишь? – спросил Ганиев.
– Да, папочка, – развел руками сын. – Я люблю всех женщин на свете. И ты 
у меня их уводишь.
Он встал и пошёл к дверям комнаты, а Ганиев говорил вслед:
– Сын мой! Не надо. У тебя впереди ещё много женшин. А мне пятьдесят. И 
если Лейла мне не ответит, то она будет уже последней. Силой я не хочу.
– Отец! – в иронии скорчился сын, повернувшись от двери. – Я не Лейла! Ты 
не туда пришёл. Я сын твой. Усы растут, видишь? – он погладил усы. – Лично 
я тебе не отдам ни одной милой женщины. Можешь даже не просить. Иди сам 
и возьми. Ты, собственно говоря, зачем ко мне пришел? О! Вспомнил! Узнать: 
люблю я Лейлу, или нет? И узнал: не­люб­лю! Что ещё?
– Тогда я пойду и женюсь на ней. Ну? – спросил Ганиев.
–  Папочка,  так  ведь  это  было  известно  с  самого  начала!  В  нашем  доме 
появится новая милая женщина. Станет нам всей веселей. Ты это хотел сказать? 
Ты постарел?
– Да, – хмуро сказал отец•
– Ах, раз да, то не бойся. Ты же всем меня обеспечил. И поэтому мне никогда 
ничего не пришлось украсть. Это ужасно, не так ли? Ты можешь быть абсолютно 
спокоен. А может, – воскликнул он снова, – ты нарочно учил меня быть честным, 
чтобы я у тебя ничего не украл? Например, молодую жену? Решено! – Исмаил 
вскочил на тахту и хлопнул в ладоши. 
– Молодую жену я не трону. Поздравляю вас всех и народ с законным браком! 
Я пошёл.
Он спрыгнул с тахты и пошёл к двери. Снова.
– Молчи! – закипал Гениев. – Ты, сосунок! – Он встал. Но сел снова. Начал 
вполголоса: – Я пришел к тебе не за этим. Ты мой единственный сын, и я боюсь 
тебя потерять. Мне сегодня не нравится твое лицо. Ты сейчас можешь заплакать. 
Я хочу понять, отчего? – спросил он себя. – Если бы ты разрешил, я бы сейчас 
подошёл и погладил тебя.
– А ты погладь, погладь, папочка. Если хочется, то погладь. Исмаил будет 
плакать сейчас с удовольствием. Ты меня любишь, а я тебя нет. А кто любит, тот 
прав. Я разрешаю. Ну? Начинай, женишок! За дело. Пожалей меня, папочка!

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
210
– Я тебя пожалел! – встал со злобой Гениев. – Я пришёл к тебе унижаться. 
Я мог бы к тебе не приходить! Я мог бы забыть, что у меня есть сын, – заорал 
он, – раздавить тебя! Взять силой её! Я мог бы тебя убить, как я сделал однажды. 
Когда­то давно. А может быть, никогда. Нет, давно.
– А ты уже и убил меня, папочка. Когда­то. Давно. Как я только родился. Ты 
посмотрел на меня и убил. Вот ты и опять стал сильным, папочка. Ты не заметил, 
как сейчас меня раздавил? Но я ещё жив. Но, – он причмокнул, – но умираю. 
Медленно умираю. Вот­вот, видишь, – он провёл пальцем, – тоненькой струйкой 
утекает в дверь моя жизнь. А кто её удержит?
Ганиев рванулся к дверям.
–  Стой,  –  крикнул  сын.  –  Подожди.  Послушай  теперь  меня.  И  посмейся 
теперь надо мной. 
– Что ещё? – спросил тот у двери. – До чего ты хочешь меня довести? Я знаю, 
до чего ты хочешь меня довести. Я останусь. Это было уже однажды. Когда­то. 
– Он взглянул. 
–  Я  привык  не  бояться,  сын  мой.  Начинай,  –  Ганиев  тяжело  опустился  в 
кресло.
– Я ничего не хочу, отец, – быстро заговорил Исмаил, – слабые ничего не 
хотят. Я спросил бы тебя: почему все вокруг слабые или сильные? Ты не знаешь, 
– замахал протестующе сын, – не ты это придумал. Я тоже не знаю. Но все кругом 
мне говорят: будь сильным. А я не хочу. Я хочу оставаться таким, какой есть. Я 
хочу умереть. Извольте мне не мешать! – крикнул он в истерике. – Я хочу жить. 
А ты мне мешаешь. Потому что ты сильный.
Они шли уже по широкому светлому коридору к маленькой комнате.
– Сын! – заговорил Ганиев. – Я пришел к тебе слабым. Я старался быть 
слабым. Но я ничего не мог с собой поделать. Я всю ночь сегодня не спал. Я 
был разбит и потерян. Я думал, что Лейла любит тебя. Я никогда никому ничего 
не уступал. Но я был готов уступить тебе Лейлу. Во мне была мысль: Лейла 
больше нужна тебе. Ты ведь молод и тебе двадцать лет. Но ты мне сказал: «Я не 
люблю её». Чего же ты хочешь теперь? Меня не покидает мысль: ты её все­таки 
любишь.
– Нет, отец, нет. Я её не люблю. Я не могу её полюбить.
– Но ты смог бы её полюбить?
– Наверно, отец. Если б она подошла и полюбила меня ни за что, просто так.
– Мой мальчик, просто так никогда не любят. Любят за что­то.
– А я не хочу за что­то. Каждого кто­то должен любить. Ни за мой рост, ни 
за деньги, ни за глаза мои серые, а просто вот так. Ни за что.
– Так никогда не будет, сын мой.
–  Будет  отец.  Обязательно  будет.  Я  не  могу  страдать  просто  так.  Прости 
меня, отец, но когда ты женишься на Лейле, я не смогу тебя так, как раньше, 
любить. А я тебя любил. Хоть и ненавидел себя. Прости меня.
Исмаил входил в гостиную.
–  Ты  просишь  прощенья,  –  вошел  за  ним  Ганиев,  –  значит,  ты  сильный. 
Таким я хотел тебя видеть всегда.
– Ах, так? – сказал сын. – Так­так. А если я сильный, я воспользуюсь этим 
правом и расскажу тебе про первую брачную ночь.
L AY İ H Ə   /   Тогрул Джуварлы, Валерий Ивченко: Жизнь Ганиева (киносценарий)

211
Ганиев насторожился.
– У нее будут маленькие груди. Душисто­чистые. А руки лежать будут вдоль 
её тела. А ты будешь рядом. И будешь дышать на нее. Рассказывать что­то. А она 
будет слушать тебя и мечтать обо мне. Как мы вместе играли в детстве. В нашем 
саду. А ноги у нас были похожи. Не клади ей руку на грудь отец.
– Дурак! – крикнул Ганиев.
– Нет, – сказал сын, – будь добр, послушай дальше. Ты возьмёшь её на руки. 
Маленькую, хрупкую. И понесешь к постели. Смотри не урони. Но ты всё равно 
с нею грохнешься на пол. А подняться тебе уже будет трудно. Ты же уже старый. 
А крошка Лейла раздетая прибежит ко мне, и мы вместе уложим тебя на кровать. 
Потом я уйду. А что будет потом, я уже рассказал. А мысль какая, отец. Старики 
должны умирать раньше времени. Пока они не подумают жить второй раз. Стоп, 
отец. Не пузырись. Лопнешъ. Я сильный. Я могу убить.
– Я тебя ненавижу, – равнодушно сказал отец. – Ты уже не человек.
Он подошёл вплотную к сыну, посмотрел в его глаза, поцеловал и равнодушно 
ударил его по лицу. Наотмашь. 
– Так просто, – сказал он и вышел.
Л Е Й Л А
ЧАСТЬ VIII
Ах,  апшеронские  дачи,  апшеронские  дачи.  Желтый  песок  и  море,  сады, 
виноградники…  Вот  фаэтон  подъезжает  к  высоким  воротам,  потянул  ветерок 
над морем, над пляжем, от фаэтона, что ли? Белый дом в глубине за забором, 
бассейны, фонтан. Хорошо попить чаю, спустившись в колодец. Над прозрачной, 
холодной водой.
А  где  же  Лейла?  Наверно,  на  пляже.  Стоит  фаэтон,  молчит  белый  дом  в 
глубине, приникли к земле виноградники, жара, тишина.
– Генерал в городе, – слышен голос слуги из сада.
И Ганиев сбегает по лестнице к морю.
А цветные точки на желтом пляже становятся постепенно женщинами. Они 
сидят кружком и машут, и машут Ганиеву платками.
–  Господин  Ганиев,  –  кричат  они,  –  здравствуйте,  Гаджи.  А  где  Исмаил? 
Почему вы один?
До  него  долетают  голоса,  он  что­то  отвечает,  но  нам  ничего  не  слышно. 
Ветерок дует с моря.
Лейла  лежит  на  камне  и  поднимает  голову.  Она  в  купальном  костюме. 
Короткая юбочка чуть прикрывает бедра.
– Здравствуйте, дядя Аббас, – садится на камне Лейла.
Обхватив руками колени, она задумчиво спрашивает:
– Исмаила не будет сегодня? Как жаль! Я хотела немного поплавать. – Лукаво 
взглянув на Ганиева, она продолжает:

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
212
–  А  может  быть,  вы?  –  смеется  она.  –  Поплавайте  со  мною,  дядя  Аббас!  
– говорит она басом.
– Я боюсь твоих тетушек, малышка, – громким шёпотом говорит Аббас Кули, 
по­мальчишески  упершись  подбородком  в  камень,  на  котором  лежит  Лейла.  
– Они пустят слух, что старый Аббас Кули рехнулся. 
– Сейчас я три раза хлопну в ладошки, – смеется Лейла, – громко им крикну: 
«Генерал появился!» И тетушек сдует наверх! А вас перестанет страшить молва.
– Нет, нет, нет, – пугается Аббас Кули, – пусть сидят. Мне с ними как­то не 
страшно.
– А мне тоже с ними не страшно, – тряхнув волосами, смеется Лейла. – Они 
добрые  духи  пляжа.  Сидят  целый  день  и  колдуют:  не  сгорела  б  под  солнцем 
Лейла! Не утонула бы в море Лейла! Слышите, дядя Аббас, сейчас они крикнут: 
«Лейла, иди в тень!»
– Лейла, иди в тень! – крикнули тетушки.
 Аббас Кули и Лейла рассмеялись.
– Дядя Аббас, я придумала шутку, – Лейла тряхнула головой, скрыв волосами 
лицо.
Аббас Кули смотрел на неё, чуть опьянев.
– Сейчас вы возьмёте меня на руки и понесёте в море, – зашептала Лейла,  
– а они от стыда сделают вид, что ничего не заметили. Спорим?
–  Малышка,  Лейла,  –  смутился  Ганиев,  –  не  хулигань.  Ты  же  не  хочешь, 
чтобы твой старый дед уложил меня из берданки.
–  Не  смеши  гусей,  дядя  Аббас,  –  сложила  губы  Лейла,  –  дед  никогда  не 
стреляет в миллионы. И хватит уже. Дядя Аббас, раскинь руки. Лейла сейчас 
прыгнет!
Аббас Кули покорно раскрыл руки и стыдливо набычился, опустив голову. 
А Лейла положила два маленьких камешка в ладони Аббас Кули. Ганиев поднял 
глаза, осмотрел оба камешка и спрятал неожиданно их в карман.
Лейла следила за ним, чуть прищурившись.
– В каждой руке, – сказала она, – по маленькой Лейле. 
Аббас Кули вдруг порывисто нагнулся, схватил голыш и кинул его далеко в 
море. Тетушки вскочили и засмотрелись туда, где раздался всплеск.
– Тюлени играют, – сказала одна.
– Говорят, их едят, – сказала другая. – Здесь. В селении. Люди.
– А это опасно? – спросила третья. – Она любит там плавать. Лейла.
– Как они дружат, – сказала первая тетушка, оглянувшись на Лейлу.
– Кто, тюлени?
– Ай донт ноу из ит райт ор нот? – добавила она, поджав губы. – Бат ин ени 
кейз...
– Шуа, – кивнула вторая. – Исмаил, лучше, конечно, но он, как это называется, 
тюлень.
– Мы ничего не видели, мы ничего не понимаем, – коротко хихикнула тетка 
и махнула рукой. Все сели.
Аббас Кули смотрел на Лейлу, а она слушала теток.
– Дядя Аббас, – сказала она, взглянув на Ганиева. – Вы знаете, о чём они сейчас 
говорят? – Она пересела и, схватив его за ухо, притянула к себе. – Они говорят о 
L AY İ H Ə   /   Тогрул Джуварлы, Валерий Ивченко: Жизнь Ганиева (киносценарий)

213
нас, – зашептала она. И вдруг столкнула его голову. – У вас очень смешные уши. 
Похожи на ракушки, но почему­то жирные. Их нужно выполоскать в море. 
– Скупнемся, дядя Аббас? Ах, опять застеснялся. Ты старый и скучный! – 
сказала она, поджав губы. – А раньше, давно, был веселый. Я знаю, – вздохнула 
она, – ты поругался вчера с Исмаилом. Из­за чего?
– Не знаю, малышка, – Аббас Кули оттолкнулся от камня, переставил ногу. – 
Он всех ненавидит, но кажется, любит тебя.
– Ну! – протянула Лейла, усмехнувшись. – Он совсем мальчик. Я не могу с ним 
играть. Он серьёзный, как все мальчики в его возрасте. Я начинаю смеяться, а он 
обрывает: разве можно смеяться, когда мир вокруг скверен? А если я стану печаль­
на, он опять говорит: мало на свете радостей, – она передразнила Исмаила, высунув 
язык. – Скучно мне с ним, дядя Аббас. Ой, скучно! – крикнула она, спрыгнула с 
камня на песок и помчалась к морю. – Айда, дядя Аббас! – кричала она на бегу.
Аббас Кули сложил руки за спиной и легкой походкой двинулся следом. А 
Лейла бежала по мелководью в ореоле солнечных брызг, проваливаясь в воду и 
вскакивая вновь. Тетушки вскочили и закричали:
– Тюлень там, Лейла!
– Скажите хоть вы ей, Ганиев!
Но Аббас Кули ничего не слышал. Он сел на песок у прибоя. Его рубашка 
плясала от ветра.
А Лейла выскочила из воды, посвежевшая и насмешливая.
–  Дядя  Аббас!  –  сказала  Лейла,  встав  перед  ним  мокрая.  –  Сегодня  мне 
невозможно купаться. – Все рыбы и чайки только кричат: «А кто такой господин 
Ганиев? Вы с ним знакомы?»
– Лейла, – грустно молвил Ганиев.
–  Да,  –  сказала  Лейла,  –  правда­правда!  Одна  рыба  с  большими  глазами 
спросила меня: «Это правда, что господин Ганиев прогрессист?» Я сказала: «Не 
знаю», но обещала узнать. Это правда, дядя Аббас?
– Лейла! Пощади! Вчера Исмаил, сейчас ты!
–  Не  стареть!  –  крикнула  Лейла.  –  Я  перестану  тогда  вас  любить.  Лучше 
идите сюда!
Она зашла в воду и села. Она била по волне ладошкой и вслед за плесками 
повторяла:
– Плик, плок, плук, плак! 
А Ганиев вдруг встал и пошёл по берегу. Он смотрел в море и, как всегда 
бывает с одинокими людьми на открытом пространстве, говорил сам с собой.
– Неужели я такой старый? – шептал он, оглядывая море.
– Плик, плок, плук, плак! Куда ты полез, старый Аббас?
– Ну, – тихо кралась за ним Лейла, – не такой уж ты старый.
Ганиев резко встал, обернулся.
– Дядя Аббас, поцелуй меня в лоб, – улыбалась Лейла, – мне интересно. 
Она встала пред ним готовно и требовательно.
И он наклонился и поцеловал её в лоб.
–  Ну  вот,  –  вздохнула  Лейла,  –  ты  видишь  теперь,  как  это  просто.  –  Она 
тряхнула волосами и понеслась к скалам. Аббас Кули как потерянный шёл за 
ней. Вдали стоял кружок тетушек и смотрел на них.

№
01
 (0
7)
 m
ay
 2
01
2-
ci
 il
214
Лейла лежала на камне, поджидая Ганиева.
– Здравствуй, – сказала она. – Подошёл. – Лежа на спине, она заложила руки 
под голову. Закрыла глаза. – Я немного вздремну. Я устала. А ты встанешь рядом 
и будешь следить, чтобы меня не украли чайки.
Аббас Кули не знал, что ответить.
– Ты понял, Аббас Кули? – спросила Лейла, глянув на него искоса.
Он опять промолчал. И тогда Лейла вздохнула и сказала:
– Если тебе хочется, старый, ты можешь меня поцеловать.
– Послушай, Лейла, – от волнения начал хрипеть Ганиев, – это все не так 
весело, как тебе кажется. Из­за тебя я поссорился с сыном. 
– Ну и правильно сделал, – сказала Лейла.
Аббас Кули набрал в легкие воздух, чтобы ответить, но задохнулся и махнул 
рукой.
Лейла насмешливо следила за ним. 
–  Нет,  скажу!  –  вдруг  завелся  Ганиев.  –  Сорок  лет  назад  мне  нравилась 
женщина, девушка лет восемнадцати. Но я почему­то женился совсем на другой.
– Теперь покойнице! – кивнула насмешливо Лейла. – Не сердись. Продолжай.
–  Я  не  сержусь.  Я  её  не  любил.  С  тобой  я  думаю  жить  по­другому,  –  он 
оглянулся.
Тетушки  бросили  зонтики  и  спешили  по  пляжу  к  Лейле  и  Ганиеву.  За 
ними, спотыкаясь, бежал слуга, глядя на поднос, на котором стояли бокалы с 
лимонадом.
– Ну, скорее, – торопила Лейла, – ты видишь, бегут.
– Я уже всё сказал, – хмуро бросил Ганиев.
– Фу! – протянула Лейла, – это скучно. Пока они добегут, ты меня поцелуешь.
Тетки, подбегая, махали руками. Лейла обхватила рукой голову Ганиева и, 
притянув её, поцеловала в губы. Поднялась навстречу тетушкам.
– Разрешите мне представить, – сказала она со скалы театрально, – своего 
супруга Гаджи Аббас Кули Ганиева.
– Муж мой, – обратилась она со скалы к Ганиеву, – у тебя почему­то соленые 
губы. 
– Милый мой, – продолжала она с воодушевлением, – возьми меня на руки 
и  понеси  вверх  по  лестнице.  Сможешь?  –  Села  она  перед  ним  на  корточки  и 
заглянула в глаза. И кивнула тетушкам:
– Сможет!
В Т О РА Я   Ж И З Н Ь   ГА Н И Е В А