Müasir fəlsəfə problemləri” şöbəsi MÜASİr fəLSƏFƏ, elm və MƏDƏNİYYƏT: postqeyri-klassik epistemologiYA

Стул Кошута и кафедра Хайдеггера: прорываясь к подлинности

Напомним, ставшая уже классической инсталляция Кошута состоит из трех компонентов: реального стула, фотографии этого стула и описания функциональности этого предмета из энциклопедии. Всё, больше ничего. Ситуация исключительно тавтологичная, вызывающая ассоциации с крылатым изречением Гертруды Стайн "это роза, это роза..." Никаких формальных изысков, способных порадовать глаз. Наоборот, перцептивный дискомфорт: зрение не сталкивается с визуальным образом, который мог бы спровоцировать соскок в воображение, вызвать ассоциации и увести внимание в платоновский мир "потусторонних" идей. Подобная крайне аскетическая ситуация, побуждающая к концентрации внимания на самодостаточности данного момента восприятия, вне отсылок к чему бы то ни было, очень быстро приводит к своеобразной депривации зрительного органа. Последний, устав от недостатка визуальной информации, деконцентрируется относительно видимых предметов, что становится причиной активизации тех внутренних органов восприятия, наличие которых для нас не столь очевидно (6). Как будто мы оказываемся перед белой стеной, подобно основателю дзэн-буддизма Бодхидхарме, и нашему вниманию не остается ничего другого, как сфокусироваться на самом себе: внимание направляется на внимание, перцептуальный круг замыкается и, при должной степени концентрации (если повезет!), происходит схлопывание, информационный коллапс...

Что же происходит в этом, казалось бы, прозаическом и далеком от романтико-эстетического великолепия случае? Предоставим слово германскому Мастеру:
"...Я, входя в аудиторию, вижу кафедру... Что же я вижу? Коричневые поверхности, сходящиеся под прямым углом? Нет, я вижу что-то иное: ящик, причем довольно большой, поверх которого надстроен другой, поменьше. Нет, опять не то: я вижу кафедру, с которой должен говорить. Вы же видите кафедру, с которой к вам будут обращаться, с которой я уже обращался к вам. В чистом переживании нет никакой <...> фундирующей связи, то есть, нет такого, чтобы я сперва увидел коричневые поверхности, сходящиеся под прямым углом, потом они предстали бы передо мной как ящик, потом как пюпитр и, наконец, как академическая трибуна, то есть кафедра, – словно я взял и приклеил к ящику, наподобие этикетки, представление о том, что должно быть присуще кафедре. Всё это плохая, неправильная интерпретация, уводящая в сторону от чистого всматривания в переживание. Я вижу кафедру как бы сразу в разных аспектах; я вижу ее не только как нечто изолированное, но вижу и пюпитр, установленный слишком высоко для моего роста. Я вижу, что на пюпитре лежит книга – лежит так, что это мешает... Я вижу кафедру, определенным образом сориентированную в пространстве, определенным образом освещенную, выделяющуюся на определенном фоне... В переживании видения кафедры мне дается что-то и из непосредственно окружающего меня мира. Это "что-то", относящееся к окружающему миру<...>, не есть вещи с определенными значимыми характеристиками, то есть предметы, к тому же воспринимаемые как обозначающие то-то и то-то; нет, значимое – это то первичное, что дается мне непосредственно, так, что моя мысль не должна блуждать окольными путями, постигая отдельные вещи. Мне, живущему в окружающем мире, всегда и всюду дается знать: это все отмирное, оно мирствует" (7).

Тем самым Хайдеггер дает нам понять, что в обыденном повседневном режиме смотрения мы не видим кафедру (стул Кошута, а в перспективе – любой объект, явление...) такой, какой она предстает пред нами, не вычленяемой из целостного контекста множества сопутствующих элементов, в совокупности составляющих живое и подлинное "здесь и сейчас", и то, что мыслитель определяет неологизмом "мирствует". А "видим" кафедру как нейтральный "объект", словно уже совершили в себе коварный акт сепарации на субъект-объектное отношение и вычленили из живого процесса восприятия переживающее "я", заменив его функциональным "я", которое нарекается "субъектом" и агрессивно сканирует лишь прагматически приемлемое. Скажем больше, в этом случае мы имеем дело уже и не с конкретным предметом/вещью, помещенным в живой, мерцающий мириадами оттенков и бесчисленными отношениями конТЕКСТ, а с мертворожденным знаком, означающим как полезным для спекулятивного манипулирования элементом в запутанной семантической паутине мира. Этот элемент очень схож с "идеей вещи" Платона, которая напялена на наше восприятие и мешает видеть уникальность конкретной вещи/контекста – уникальность, в которой заключена тайна ноуменального, "соразмерная" разве что с тайной внутри самого воспринимающего.

Интересно то, что многие студенты в силу безнадежно спящего сознания так и не поняли, чего от них хочет Хайдеггер. Ибо проделать мысленно вышеприведенную установку и вжиться в реальное переживание кафедры, несмотря на кажущуюся простоту, оказалось невероятно сложным, а для многих невозможным делом, тем более, учитывая, что речь идет о людях, сформированных в рамках западноевропейской парадигмы мышления. Потому что уже в точке столкновения нашего взгляда с конкретным предметом внимание мгновенно соскальзывает в режим неподлинности, иллюзорности – оказывается в ловушке теоретической установки (можно сказать: в мире платоновских идей), которая предопределяет для нас реальность; нет, скорее наше внимание уже находилось в этой ловушке априори, и Хайдеггер в лекции, а Кошут (косвенно) в своей работе лишь призывают нас сделать усилие по преодолению этой вирусной установки. Но в чем действительно причина этой девиации, и какова его "анатомия"?

Онтогенетический Дефект: проклятие апроприоризма

Заметим, что преодолеть эту так называемую теоретическую установку оказывается не просто тяжело. Как только мы пытаемся это сделать, словно весь Этот мир тут же ополчается против нас: ВСЕ начинает "сознательно" мешать нам. Почему? Потому что в этой перцептивной операции заключен колоссальный подрывной потенциал: в точке пробуждения сознания от семантической дремоты/гипноза рушится метаидеологический каркас Этого мира, а это куда опаснее, чем демифологизация конкретных тоталитарных политических режимов. Дело в том, что так называемая теоретическая установка укоренена в том, что называется онтогенетическим Дефектом Восприятия и составляет сущностную основу в восприятии человеком окружающего мира. Для современного человека освободиться от этого равноценно экзистенциальной катастрофе – это все равно что спилить сук, на котором он сидит.

Представляется довольно странным, что в философии Нового и Новейшего времени почти никто не радикализировал проблему адекватности нашего восприятия Реальности. А ведь именно с этой точки касания перцепции с потоками сенсорных сигналов начинается познание мира. Вековечный спор между рационалистами, настаивающими на примате разума, и сенсуалистами, доверяющими только чувствам, не мог быть разрешен, так как и он велся уже "внутри" априорной "теоретической установки".

Первым философом, серьезно указавшим на эту дьявольскую "установку", был один из родоначальников новоевропейской методологии опытной науки Фрэнсис Бэкон. Вспомним его четыре группы "идолов" – человеческих заблуждений, от которых необходимо избавляться человеку для достижения того психоментального состояния, в котором только и возможны истинное познание и духовная свобода. Так вот, первая и самая основная группа – это идолы рода – ошибки, связанные со специфическими особенностями восприятия и мышления, свойственные всем людям вообще, всему человеческому роду (8). Здесь Бэкон предвосхитил И. Канта, у которого эти идолы рода представлены как априорные формы чувственности – пространство и время, – которые в качестве таковых предзаданы человеческому сознанию и предопределяют любые когнитивные процессы, включая самый первый и самый ответственный этап познания – акт восприятия. Но в отличие от Бэкона Кант не считал их заблуждениями и, тем более, не призывал от них избавляться, считая эту ситуацию нормальной и предлагая выстраивать гносеологическую стратегию, отталкиваясь от нее. Он просто констатировал наличие актуального механизма познания, который начинается с приема ощущений/впечатлений и, далее, посредством рассудочной работы, ведет к появлению понятий, категорий, рациональных умозаключений и т. д. А то, что вся работа этого механизма происходит внутри "теоретической установки", делающей процесс познания принципиально неадекватным объекту познания, кенигсбергского мыслителя не очень волновало.

Кант, по всей видимости, не задумывался над историческими предпосылками явления априорных форм, он просто считал, что они предзаданы человеку, – и точка. Если же он задался вопросом об историческом аспекте вопроса, то, наверное, обнаружил бы, что всеобщей и необходимой априорной формой пространство и время становятся лишь "в эпоху цивилизации", т. е. в сравнительно недавнее время (в историческом ракурсе, разумеется). И что до сих пор на земле существуют "нецивилизованные" народы, аппарат восприятия которых зиждется на совершенно иных онтологических основаниях. Следовательно, априоризм нельзя назвать абсолютно изначальной формой, он имеет генезис, историческую точку рождения. То есть "что-то когда-то" случилось фатальное и экстраординарное, что повлекло за собой радикальные нейропсихологические мутации и вытолкнуло гомо сапиенса из точки непосредственного контакта с Реальностью.

В рамках настоящей статьи у нас нет возможности углубляться в подробности этого почти историософского, а значит, уязвимого для академической критики вопроса. Поэтому, по необходимости опуская множество концептуальных элементов, просто примем к сведению следующее допущение: когда-то в невообразимые доисторические времена случилось судьбоносное нечто, повлекшее за собой необратимые процессы в нейрофизиологии антропоса, результатом которых стал Дефект Восприятия, ввергший сознание последнего в эту самую пресловутую ментальную темницу идолов рода Бэкона / априоризма пространства-времени Канта / теоретической установки Хайдеггера... Иначе говоря, после этого вневременного События (которое сродни событию Большого Взрыва) человек существует (а не живет!) в режиме перцептивного Дефекта...

Несмотря на то, что об этом онтогенетическом изъяне было известно еще в глубокой древности, – ведь почти любой познавательный акт инспирируется интуитивным подозрением к прозрачности очевидного (9), - он предстал "во всем своем великолепии" только в современную эпоху, благодаря исследованиям в нейропсихологии. Сейчас уже стало общим местом в различных работах по сенсорике приводить схемы работы перцептуального аппарата человека. Мы этого делать не будем, но вспомним то основное, что сводится к следующему: в процессе восприятия мира посредством пяти органов чувств сенсорные сигналы из внешнего мира, пройдя через многочисленные фильтры и "поселяясь" в мозгу, настолько искажаются, что говорить о нашей адекватной связи с Реальностью не приходится. Используя топологическую схему, можно сказать и так: в точке (дефектного) восприятия происходит фатальная нестыковка, в результате которой Реальность (ноумен) "проносится вперед", оставляя нас "позади" – в прошлом (в призрачном мире феноменов); мы выталкиваемся из точки реально существующего настоящего ("здесь и сейчас") в то, что разные традиционные системы называли несуществующей иллюзорной действительностью (10). Эта действительность представлена в нашем сознании в качестве концептуального описания, или, по-другому, семиосферы, содержащей множество информационных потоков и смысловых комбинаций. Одним словом, между нами и Реальностью находится семиосфера как искаженный образ последней, как кантовская априорная форма – пространство-время... Повторяю, что всё вышесказанное давно известно и не раз озвучивалось, но...

Но если принять во внимание факт наличия у человека Дефекта Восприятия, постулирующего, что мы воспринимаем мир далеко не таким, каким он есть/становится, то это значит согласиться со следующим, логически вытекающим из этого нелицеприятным выводом: какими бы ни были результаты нашего восприятия, они не истинны, неправильны и не могут служить основой нашего познания мира, точнее, основой опыта, как фундамента, на котором выстраиваются наши представления и знания о мире.

Другими словами, если так называемый прибор (аппарат восприятия, включающий пять органов чувств) неисправен и дает большую погрешность, то, соответственно, результаты измерений равны нулю и не имеют никакого значения для дальнейшего исследования. Если же справедливо вышесказанное, то получается, что вся человеческая Культура (особенно в аспекте научных открытий, которые якобы приближают нас к истине) – это математическая сумма интеллектуально подслащенных фикций, а с точки зрения метапсихологии – вместилище патологических отходов от работы человеческого сознания, функционирующего в режиме Дефекта...

В этой связи упомянем о двух известных стратегических линиях исторического развития человеческой мысли, очень условно обозначенных нами как греко-римская (цивилизационная) и "не-греко-римская" (архаическая).

Первая линия восходит к древнегреческой постсократовской философии, конкретнее – к аристотелевскому формально-логическому методу. На почве этого дискурсивного метода выросло гигантское и впечатляющее древо всей европейской рационалистической науки, нацеленной на эмпирическое познание мира, которое предполагало насильственное вторжение и преображение последнего. Для этой когнитивной модели характерна ставка на автономизированный рассудок, а значит, тенденция к абсолютизации теоретического, спекулятивного начала и, как результат, – отрыв от Реальности, выраженный в создании бесконечных "научных" интерпретаций последней, носящих характер исключительно субъективистских, "высосанных из пальца" описаний. Основные исторические этапы "торжества" данного гносеологического подхода также широко известны: Античность – эпоха Возрождения – эпоха Просвещения – Современность.

Разумеется, в свете ранее сказанного этот подход бесперспективен и ущербен, так как предполагает познание мира в режиме Дефекта Восприятия, что изначально обесценивает и обессмысливает любые ожидаемые результаты (полученные с помощью испорченного прибора), т.е. субъект познания не только не приближается к истине, но стремительно отдаляется от нее, обволакиваясь туманом псевдознаний. А классическая философия (связка Платон – Гегель) как интеллектуально-методологическое топливо рассматриваемого подхода есть не что иное, как машина по умножению лжи и архивированию девиаций, сколоченных на основе дефектного восприятия. Разумеется, здесь не проблематизировался актуальный психофизиологический статус человека, который, в целом, считался онтологически адекватным.

Если говорить о нейрофизиологическом аппарате, то напрашивается оригинальный подход Арто/Делеза: тело с органами, имеющее фашизоидную, репрессирующую дух структуру, когда глаз смотрит только вперед, ухо слышит только вовнутрь и т. д.

В социокультурном пространстве эта линия не могла не привести к тому, что мы имеем на сегодняшний день, – к безоговорочной диктатуре Капитала, ибо капитализм есть материализация "истин", изрыгаемых автономизированным рассудком (об эквивалентном соотношении рассудка и капитала писали Ж. Бодрийяр, М. Вебер, В. Зомбарт и т. д.).

Вторая, "не-греко-римская" стратегия познания характерна для всего комплекса метафизических учений, лежащих в основе традиционных сакральных доктрин – от шаманских ритуально-магических практик до монотеистических религий. Относительно этой линии можно говорить об интеллектуальной практике, а не о спекулятивном мышлении. Основополагающим для этого подхода является не отвлеченно-умозрительное познание внешнего мира, что в принципе бесполезно, а целевая установка на исправление прибора познания (устранение Дефекта Восприятия), отраженная в следующих вопросах: "...ибо если мы не знаем, кто познающий, то как можно доверять результатам познания?

Зачем нам результаты измерений, если прибор имеет другое назначение или дает большую погрешность? Зачем нам проводник, если он сам – слепец?!" (11). Одним словом, здесь поощряются психоментальные стратегии, направленные на работу с телесной энергетикой, на изменение нейрофизиологического статуса "познающего", конкретнее – на ментальную (не буквальную!) депривацию внешних органов чувств с целью активизировать внутренние чувства и сместить фокус внимания в нулевую точку – в Центр Чистого Восприятия (об этом чуть ниже). В отличие от первой линии, здесь человек рассматривается как существо ущербное и перцептивно травмированное. А любая его деятельность должна быть предварена событием пробуждения, что и предполагает принципиальную нейрофизиологическую трансформацию. По словам выдающегося интеллектуального авантюриста XX века Г. Гурджиева, прежде чем что-то "делать", человек должен "быть", что на "нашем" языке означает излечить перцепцию. В этом случае нейрофизиологический аппарат представляет собой (опять же по Арто/Делезу) тело без органов, в котором процесс восприятия не разделен на источник ощущения, орган приема ощущения и орган его обработки.

Провидение так распорядилось, что в истории возобладала первая линия развития – познание мира посредством неисправного прибора познания, со всеми вытекающими из этого последствиями. Но иногда в этот интеллектуальный мейнстрим вторгаются агенты второй линии (из современных назовем: Ницше, Арто, Батай, Маркс, Хайдеггер, Дебор, Эвола, Фуко...) и диверсионные архаичные тенденции, среди которых, как ни странно это звучит, и концептуализм. Внешне вполне рационалистичные и дискурсивные, внутренне они тем не менее опирались на не-греко-римскую традицию...


Стул Кошута и кафедра Хайдеггера (продолжение): нейропсихологическая топология "схлопывания"

Вышеприведенный экскурс в анатомию (как выяснилось) нейропсихологической девиации нам нужен был для того, чтобы ясно представить себе, что именно предлагается преодолевать/сжигать в процессе "переживания" стула/кафедры. Попробуем, используя геометрические образы и в самой грубой форме – а по-другому и не получится, – представить себе психоментальную динамику этого восприятия/переживания (= преодолению/сжиганию).

Итак, если мы ввели понятие "Дефекта", то, значит, предполагается наличие "здорового", не-дефективного Центра Чистого Восприятия, откуда должен осуществляться наш прямой контакт с Реальностью и с которого мы (фокус нашего внимания) соскользнули в сферу тотальной обусловленности ("теоретическая установка"), в сферу неведения. Таким образом, представим гипотетическую сферообразную фигуру с точкой центра, но без фиксированных стенок, т. е. "границы" сферы исчезают во тьме дурной бесконечности. Эта сфера неведения есть также символ того, что мы назвали априоризмом и семиосферой. Реальность (ноумен) располагается по ту сторону центра сферы (и самой сферы), в "зазеркалье", с которой можно соприкоснуться только в точке Центра Чистого Восприятия. Иначе говоря, сфера находится внутри Реальности. Но здесь нужно учесть принципиальный момент, который почти невозможно геометрически представить себе: сфера неведения и Реальность находятся в разных "пространственных" измерениях. Напрашивается аналогия с парадоксальной топографией дантовских Ада, Чистилища и Рая в "Божественной комедии", когда Данте, начиная движение и спускаясь до определенной точки, как бы переворачивается, и над его головой оказывается уже другое небо, другая реальность, словно мир вывернулся наружу (или внутрь, смотря с какой стороны глядеть).

Если провести радиусную прямую от центра в глубь сферы, т. е. в сторону дурной бесконечности, то мы получим горячую линию познания, по которой дрейфует фокус внимания (а куда направлено наше внимание, там и есть мы). На этой линии сосуществуют два направления движения внимания, определяющих и тип мышления – актуальный центробежный, разворачиваемый от центра, и латентный центростремительный, сворачиваемый к центру. Здесь важно отметить два момента.

Первое. Когда фокус внимания находится в центре, мы как бы пробуждаемся: по Хайдеггеру, имеет место "изначальная установка переживания окружающего мира", когда мы видим мир таким, каким он есть/становится. Это идеальное состояние в принципе не присуще человеку, так как режим Дефекта Восприятия предполагает, что мы с самого рождения заброшены внутрь сферы (исключения – редчайшие индивидуумы, которых в традициях называют посвященными, просветленными...). Соответственно, мы находимся далеко от центра, но, учитывая динамику "горячей линии познания", наше внимание не фиксировано на какой-либо точке радиусной прямой; т. е. оно способно в зависимости от психоментальных ситуаций, в которых оказывается наше сознание, перемещаться к центру или от центра. Скажем, попав в экстремальную пограничную ситуацию или испытывая шок, мы мгновенно выпадаем из диктата причинности и наше внимание стремительно "скользит" к центру; такое состояние иногда определяют как "расширение внимания"...
Второе. Объем семиотического пространства от точки нашего актуального расположения на радиусной прямой до центра заключает то информационно-образное содержимое, что составляет целокупный образ мира в нашем сознании, по сути, это и есть сам мир, то, что Есть. Это именно то, что можно назвать бельмом на глазу.

Центробежная динамика отражает актуальный ныне тип экстенсивного мышления, т. е. преобладающий тип, рожденный греко-римской традицией мысли. В этом случае мы имеем обычный гносеологический режим: всё начинается с искаженных (уже в центральной точке перцепции, где и происходит девиация) впечатлений/представлений, которые проходят через фильтр рацио и превращаются в понятия, сложные мыслительные конструкции, категории и т. д. Далее, вся это рациональная вакханалия продолжается по линии рационального усложнения, абстракций и стремится к дурной бесконечности: наш образ мира становится сложнее, а мы рискуем превратиться в "гигантов ума и пигмеев духа".

То, что предлагал сделать Хайдеггер, и то, что предполагается внутри ситуативного абсурдного поля "концептуалистского События", – это "двинуться назад" с точки нашего актуального стояния на радиусной прямой: актуализировать центростремительную динамику, т. е. включить тип интенсивного мышления, в результате которого внимание способно (опять же, если повезет!) свершить "квантовый скачок" в центр и восстановить целостность Центра Чистого Восприятия. Здесь нам предлагается сознательно вернуться в точку восприятия и в акте своеобразной реперцепции попытаться вновь увидеть Реальность (12). Другими словами, предлагается прийти к точке, в которой свертывается/схлопывается весь образ мира, вся могущественная семиосфера, как пелена, мешающая нам видеть Реальность, – в общем, сжигается Всё То, Что Есть. Приблизительная технология включения интенсивного мышления осуществляется посредством умелого столкновения различных языковых слоев (вербально-текстового, визуального) и деструкции семантической ауры языка, перекодировки смысловых комбинаций, разыдентификации знаковых структур, поддерживающих образ Этого мира...

...При рассмотрении вышеизложенных вопросов возникает соблазн обратиться к более архаичным традициям перцептивного нигилизма, интенсивно, на самых экстремальных точках телесности, работающих с семиологическими и перцептивными структурами (хуруфизм, каббалистика, гностицизм, исихазм, дзэн-буддизм, тантризм...). Но это вышло бы за формат нашей темы и увело бы нас в совершенно другую сторону. Сейчас для нас главным было указать на методологическую амбивалентность концептуального искусства, с одной стороны, использующего рациональные техники, связанные с языковыми играми, а с другой – пропитанного апофатическими токами перцептуального нигилизма, который восходит к сверхрациональным психотехнологиям.

Путь, по которому прошла история искусства с XV века, – "это путь от подражания к изобретению действительности, от мимесиса (греч. "воспроизведение") к пойесису (греч. "творчество")" (13). C мимесисом связано классическое наследие, с пойесисом, соответственно, наработки авангардной культуры. Так вот, концептуализм/перцептивный нигилизм ставит под сомнение состоятельность подобной "эволюции" и "вклинивает" паузу отрезвления в эту суетливо-сомнамбулическую деятельность: о чем вы говорите, ребята?! О каком пойесисе (или мимесисе) может идти речь?! Обо всем этом еще рано, очень рано говорить. Человек не способен ни на какое экзистенциально осознанное творчество (которое только и имеет хоть какую-то духовную значимость), пока он не проснулся, не вышел из онейрического состояния, не вытравил из себя тотальное присутствие априорных форм. До того мгновения, пока он не вошел в пробужденное, не обусловленное "теоретической установкой" состояние сознания, грош цена всему, что он "натворит": никакое из его действий не может считаться онтологически вменяемым и метафизически оправданным. С этой, не спорю, радикально-максималистской, но справедливой позиции все академические или околоакадемические музейные шедевры прошлых веков, включая проделки авангарда, есть мертворожденные продукты, сделанные "мертвецами для своих мертвецов"...

...Концептуализм свел философию к точке, где она превращается из чисто теоретической спекулятивной сферы в интеллектуальную практику, в которой познание мира предваряется самопознанием с помощью нейропсихологических процедур (устранением Дефекта Восприятия). Ведь набившая оскомину дефиниция "самопознание" означает не просто узнавание чего-то существенного про себя, но принципиальное изменение антропологического статуса, трансмутацию на атомарно-молекулярном уровне, возможную только при фатальных биохимических реакциях в мозговых структурах (произведенных вне фармакологического вмешательства!). А значит, реактуализация первичных интенций концептуализма/перцептивного нигилизма в дальнейшем потребует более пристального внимания к суггестивным технологиям и, в первую очередь, к перцептологии как модифицированной эстетической дисциплине.

Но интересно, что в начале прошлого века некоторые выдающиеся мастера уже обращали свое внимание на перцептологию. Известно ведь, что режиссер-документалист Дзига Вертов свою теорию "Кино-глаза" основывал на проведенных им в 1916 году исследованиях человеческого восприятия в Психоневрологическом институте в Петрограде. И, кто знает, может, действительно – хорошо забытое старое и есть новое?