О бытии, проблемы человека и его бытия в мире, вопросы души

§ 4. Соотношение знания и веры

Как много существует видов веры? Сначала уточним, что по­ нимается под верой. По Канту, существуют три вида веры. Праг­ матическая вера человека в свою правоту в том или ином единич-
¹ Там же. С. 44.

² Флоренский ПЛ. Столп и утверждение истины. С. 264—265. 3 Там же. С. 266, 587—592.

4 Там же. С. 267—268, 535—539.

⁵ Свасъян КЛ. Указ. соч. С. 43.

§ 3. Виды познания 407

Мы коснулись здесь сразу двух важных связанных моментов — вопроса об «органе» знания и соотношении между знанием и верой. Процитируем воспоминания К.Г. Юнга, где приводится лю­ бопытный разговор, имевший место между ним и вождем одного из племен американских индейцев:

«Видишь, — сказал Охвией Биано, — как жестоко выглядят белые. Мы ду­

маем, что они — сумасшедшие.

Я спросил его, почему ему кажется, что все белые сумасшедшие.

• 
  Они говорят, что они думают головами, — ответил он.
  
• 
  Ну конечно. Чем же думаете вы? — удивленно спросил я его.
  
• 
  Мы думаем тут, — сказал он, показав на сердце» .
  

«Чем же думает человек? На какой-то миг сознанию европейца могло бы по­ казаться, что вопрос этот никчемен и наивен, ибо давно и окончательно решен. У большинства более или менее образованных носителей цивилизации он просто не возникает, словно бы ответ на пего был чем-то само собой разумеющимся. И однако дело обстоит не так просто. Чем думает человек? Разумеется, головой. При отом

ускользает от внимания, что такой ответ, если чем-нибудь и разумеется, то самой головой, так что. строго говоря, здесь имеет место элементарная логическая ошиб­ ка petitio principii, когда нечто доказывается с помощью доказываемого нечто. Скажут, чем же еще может думать человек, если орган его мышления расположен в голове? Ну конечно, оспаривать это было бы оригинальностью дурного свойства, и, тем не менее, неизвестно откуда появляется спонтанное возражение: только ли в голове? Отчего такая монополизация прав, и. если она и в самом деле имеет место, то естественны ли ее основания?» .
Оставим в стороне суть самого соотношения между мышлением и сопутствующим ему физиологическим процессом; ясно, что ука­ зание на орган так или иначе характеризует качество мышления. Нужно иметь в виду исторический характер нашей физиологии³ . Древний грек мыслил всем телом — его мысль двигалась не стро­ евым шагом силлогизмов, а «пластически, скульптурно, эвритми- чески»⁴ . Платоновская идея, по выражению А.Ф. Лосева, есть танец, доведенный до своего понятийного предела. Отсюда малая способность нашего «вживания» в античную мысль и потребность
науки, к которому за своеобразной санкцией желает прибегнуть философия в лице теории знания. Рационалист Флоренский, не удовлетворяясь «законом тождест­ ва», базой научного знания, все же отталкиваясь от него, стремится как бы вы­ тащить себя за волосы «усилием веры»: иррационалист Шестов круто порывает с научным знанием, объявляя его вовсе «непримиримым с истиной» («На весах Иова». С. 78). Мы видим, как в этом вопросе о типах и источниках знания — сближаются и расходятся два крупнейших русских мыслителя.

1 Yung C.G. Memoreies, Dreams, Reflections. New York, 1965. P. 247—248 // Цит. по: Свасьян КЛ. Феноменологическое познание. Ереван, 1987. С. 25 .

² Свасьян. КА. Указ. соч. С. 26—27 .

« Там же. С. 27.

1 Там же. С. 28.

⁴⁰⁶ Глава 12. Теория познания
чувств, «субъективную интуицию», т.е. самовосприятие субъекта, у трансценденталистов и достаточно туманно им характеризуемую

«субъективно-объективную интуицию» различных мистиков¹ .) О. Павел быстро приводит в тупик оба пути² , в качестве желаемого выхода утверждая некую разумную интуицию, практически ото­ ждествляемую с «подвигом веры». Органом «разумной интуи­ ции», по Флоренскому, является сердце: «сердце является орга­ ном для восприятия горнего мира»³ , посредством его устанавли­ вается живая связь с «Матерью духовной личности — с Софиею, разумеемою как Ангел-Хранитель всей твари, едино-сущной в любви, получаемой чрез Софию от Духа»⁴ . Безусловно, здесь при­ сутствует некое смешение задач знания и веры, которые Флорен­ ский хочет полностью отождествить, но реально, по замечанию В.В. Зеньковского, они остаются у Флоренского несливающимися, подобно маслу и воде⁵ . Мысль Флоренского делает слишком рез­ кий скачок. Критикуя интуицию и дискурсию как источники зна­ ния, он, по существу, вращается в рамках чрезмерно рационалис­ тичного, едва ли не логицистского подхода. Характерно постоянно повторяемое слово «суждение» и пристрастие к логической сим­ волике. Таким образом, он не рассматривает реальное обширное многообразие источников знания (хотя в своем труде привлекает гигантский фактический материл — от математики, минералогии и астрологии до житийных преданий и литургических текстов), но, с другой стороны, стремится всякое знание «стилизовать» под церковность и веру⁶ .
¹ Флоренский ПА. Столп и утверждение истины. С. 25. Имеется в виду мистика

«естественная, без-или внеблагодатная» у индусов, персов, неоплатоников, в ок­ культных или теософских системах и др. (Там же. С. 622—624).

2 Там же. С. 24—38.

3 Там же. С. 352.

⁴ Там же.

⁵ Прот. Зеньковский В. История русской философии. Пг., 1922.

⁶ Упрек в «стилизации» есть частый упрек о. Павлу, начиная с Бердяева. Не стоит ее преувеличивать, но и полностью отрицать тоже невозможно. Кстати, от­ метим любопытный параллелизм упомянутого выше философского анекдота о Фа- лесе (упавшем в колодец) и служанке с рассказом о. Павла о беседе с его собст­ венной служанкой, у которой он допытывался о ее взгляде на природу вещей:

«Что такое солнце?» и т.д. (см.: Столп... С. 26). Флоренский приводит его для иллюстрации бесплодности некоторых философских школ, но любопытно опре­ деленное презрение к «профанам», к уровню житейского знания старухи (выбран­ ного для уничижительного сравнения). В этом, конечно, проявился дух века, сци­ ентизм и рационализм о. Павла. Здесь стоит сказать и о трактовке, данной рас­ сказу о Фалеев Львом Шестовым. По Шестову, служанка, смеющаяся над неза­ дачливым философом, знаменует не только житейское знание, но и авторитет

^{§ 3. Виды познания} 405
извола, субъективизма. Попытка выразить общее вне органичес­ кого единства с особенным (типичным) и единичным приводит к схематизации и социологизации действительности, а не к созда­ нию художественного произведения. Если же художник в своем творчестве сводит все к единичному, слепо следует за наблюдае­ мыми явлениями, то результатом будет не художественное произ­ ведение, а своего рода «фотография»; в этом случае мы говорим об имитаторстве и натурализме.

В науке главное - устранить все единичное, индивидуальное, неповторимое и удержать общее в форме понятий. Наука и искус­ ство лежат в разных плоскостях. Эти виды познания мира черпают свой метод в природе своего специфического содержания. Научное знание держится на общем, на анализе, сличении и сопоставлении. Оно «работает» с множественными, серийными объектами и не знает, как подойти к объекту подлинно уникальному. В этом сла­ бость научного подхода. Поэтому при всех успехах научного зна­ ния и открывающихся в нем глубинах никогда не может быть снят вопрос о его конечной адекватности той единственной Вселенной, которая вечно пребывает перед нами. Образно говоря, никакая самая лучшая астрономия никогда не снимет великой тайны

«звездного неба над нами», по крылатому выражению Канта.

Понятие точности знания обычно связывают именно с наукой. Научность предполагает достаточно высокую степень достовернос­ ти и факта, и вывода, а также точность. Но понятае точности при­ менимо не только к математически обработанным данным, «зако­ ванным в жесткие цепи формул», но и к неформализованным зна­ ниям, выраженным средствами естественного языка. Точность — это не только математическая формула и вообще формализованное высказывание или система высказываний, описание в виде досто­ верного протокола, объяснения верного вывода, доказательства, опровержения, суждения и просто правильного восприятия. Точ­ ность — это прежде всего адекватность самого знания, а не форма его фиксации. Поэтому художественное изображение, например в романах Ф.М. Достоевского, всех изломов человеческой души может быть куда более точным, чем изображение личности в каком-либо сочинении профессионального психолога.

П. Флоренский, говоря о путях обретения истины — задаче всякого познания, первоначально называет два: интуицию, т.е. непосредственное восприятие, и дискурсию, т.е. сведение одного суждения к другому, рациональный анализ. (Подразумевая раз­ личные теории знания, он различает «чувственную интуицию» эмпириков, т.е. непосредственное восприятие объекта органами

⁴⁰⁴ Глава 12. Теория познания
волшебны, чтоб исчерпать их мировоззрением художника, замыс­ лом его или работой его недостойных пальцев...» Там, где научно­ му исследованию надо преодолеть перевал, там художественное исследование тоннелем интуиции проходит иногда короче и вер­ нее¹ . Основная черта художественного познания — самоочевид­ ность, самодоказательность. Художественное произведение «про­ верку несет само в себе: концепции придуманные, натянутые не выдерживают испытания на образах... оказываются хилы, блед­ ны, никого не убеждают... Произведения же, зачерпнувшие исти­ ны и представившие ее нам сгущенно-живой, захватывают нас, приобщают к себе властно, — и никто, никогда, даже через века, не явится их опровергать»² . С точки зрения гносеологии интуи­ тивизма критерий истины, прямо основанный на самоубедитель­ ности («прииди и виждь»), указывает на высокое положение ху­ дожественного познания в иерархии типов знания. Другой от­ личительный момент художественного познания — требование оригинальности, неизбежно присущее творчеству. Оригиналь­ ность художественного произведения обусловлена фактической уникальностью, неповторимостью его мира. С этим связана про­ тивоположность художественного метода научному.

Научное познание стремится к максимальной точности и ис­ ключает что-либо личностное, привнесенное ученым от себя. Вся история науки свидетельствует, что любой субъективизм всегда отбрасывался с дороги научного знания, а сохранялось лишь объ­ ективное. Художественные произведения неповторимы. Результа­ ты научных исследований всеобщи. Очень характерно, что учено­ му, изучающему результаты открытий И. Ньютона или А. Эйнш­ тейна, как правило, нет нужды обращаться к первоисточнику: научное открытие становится всеобщим достоянием. Наука есть продукт общего исторического развития в его абстрактном итоге.

В искусстве допускается художественный вымысел, привнесе­ ние от самого художника того, чего именно в таком виде нет, не было и, возможно, не будет в действительности. Мир, творимый воображением, не повторяет действительного мира. Художествен­ ное произведение имеет дело с условностью: мир искусства — всег­ да результат отбора. Художественный вымысел, однако, допустим лишь в отношении единичной формы выражения общего, но не самого общего: художественная правда не допускает никакого про-

¹ См.: Солженицын А.И. Собрание сочинений. Т. 9. С. 8.

2 Там же. Т. 10. С. 483.

§ 3. Виды познания ⁴⁰³
Художественное познание обладает определенной специфи­ кой, суть которой — в целостном, а не расчлененном отображении мира и особенно человека в мире. Художественное произведение строится на образе, а не на понятии: здесь мысль облекается в

«живые лица» и воспринимается в виде зримых событий. Воспри­ ятие художественного образа влечет за собой огромное расширение человеческого опыта, охватывающего собой и сферу настоящего, и сферу прошлого, а иногда — и будущего. Жизненный опыт — в его особой, художественной форме — не только расширяется, но и углубляется: человек ощущает свою связь с современниками и с прошлыми поколениями. Он не только обогащает его видением других жизней, широким представлением о своих современниках, познанием которых живет человек. В Нобелевской лекции об этом сказал А.И. Солженицын¹ . (Впрочем, писатель выражал по этому поводу и сомнения.) Ясно, что расширение такого опыта нельзя заменить ничем другим: ни научной книгой о чем-то новом, ни грудами цифр из современных справочников. Этот опыт — не только познание ранее неведомого, но и восприятие сложнейшего потока чувств, мира душевных переживаний, нравственных и иных мировоззренческих проблем, продумывание с новых точек зрения прежних жизненных решений — решений героев художе­ ственного творения или собственных жизненных поступков. Этот опыт — познавательный, эмоциональный и этический — создает связь поколений в общем потоке всемирной истории.

Искусству дано ухватить и выразить такие явления, которые невозможно выразить и понять никакими другими способами. Поэтому чем лучше, совершеннее художественное произведение, тем более невозможным становится его рациональный пересказ. Рациональное переложение картины, стихотворения, книги есть лишь некая проекция, или срез этих вещей. Если этой проекцией содержание художественного произведения исчерпывается пол­ ностью, то можно утверждать, что оно не отвечает своему наз­ начению. Неуспешна книга, которая пишется с целью «вопло­ тить» те или иные предвзятые авторские концепции или мнения; ее судьба — остаться более или менее искусной иллюстрацией этих мнений. Наоборот, плодотворен путь «художественного иссле­ дования», как его формулирует А.И. Солженицын: «Вся ирраци­ ональность искусства, его ослепительные извивы, непредсказуе­ мые находки, его сотрясающее воздействие на людей — слишком
См.: Солженицын AM. Собрание сочинений. Т. 9. С. 14—15.

402 Глава 12. Теория познания
познания имеют своей исходной точкой и своей целью потребности практической ориентировки в жизни и господства над миром — другими словами, если мы даже возьмем научное познание только как «чистое» познание, возникающее из беско­ рыстного, незаинтересованного любопытства, то замысел этого познания состоит все же в вопросе: «что, собственно, скрывается в том, что доселе от меня скрыто?» или: «как — а это значит: как что я должен понять вот это новое, впервые мне встречающееся явление?» .
Ключом и в житейском, и в научном познании является узна­ вание, т.е. узнавание уже известного² . Это глубокое замечание С.Л. Франка объясняет принципиальную недостаточность научно­ го познания и в то же время открывает нетривиальный путь «в глубь» самой теории знания (о чем будет сказано далее).

Практическое знание. К научному познанию также тесно при­ мыкает практическое знание. Различие между ними состоит в ос­ новном в целевой установке. Если главной фигурой научного по­ знания является ученый, член академического сообщества, то для практического познания — инженер или промышленный управ­ ляющий. Цель ученого — открытие закономерности, общего принципа, «узнавание» новой идеи. Цель инженера — создание новой вещи (прибора, устройства, компьютерной программы, про­ мышленной технологии и т.д.) на основе уже полностью извест­ ных, зафиксированных принципов. Практика состоит в овладении вещами, в господстве над пррфодой, завещанном человеку в пер­ вые дни бытия. Преобразуя мир, практика преобразует и человека; она связана с социальностью. «Будь вы не инженерами, а учены­ ми, вы, может, этого не ощущали бы так сильно... — говорится в романе о молодых изобретателях в стране, «где от вибрации кон­ вейера у всех под ногами дрожит земля». — Однако вы не ученые, потому что у вас другой подход к науке. Ученые — люди совсем иного склада, чем вы или я. У них вечный зуд понять что-то, что до сих пор было непонятно. Инженеры же хотят создать то, чего еще никогда не было. Вот в чем разница»³ . Когда же изобретение выходит «на конвейер», в дело включаются деньги, и «бизнес — воздух, которым приходится дышать изобретателю, и язык, кото­ рому он волей-неволей должен выучиться»⁴ .
1 Франк С.Л. Непостижимое // Сочинения. М., 1990. С. 186—187.

² Ср.: «Все исследователи судят о неизвестном путем соразмеряющего сравни­ вания с чем-то уже знакомым, так что все исследуется в сравнении и «через по­ средство пропорции» (Николай Кузанский. Об ученом незнании (De docta igno- rantia) // Сочинения. Т. 1. М., 1979. С. 50).

³ Митчел У. Брат мой — враг мой. Киев, 1958. С. 285.

⁴ Там же. С. 286.

^{§ 3. Виды познания} 401
ным — общее, и на этой основе осуществляет предвидение раз­ личных явлений. Предсказательная сила — один из главных кри­ териев для оценки научной теории. Процесс научного познания носит по самой своей сущности творческий характер. Дело в том, что задача ученого состоит не только в умножении наших впечат­ лений и представлений, но и в уразумении сущности объекта, по­ стижении истины, установлении связей, отношений и закономер­ ностей. Законы, управляющие процессами природы, общества и человеческого бытия, не просто вписаны в наши непосредственные впечатления, они составляют бесконечно разнообразный мир, под­ лежащий исследованию, открытию и осмыслению. Этот познава­ тельный процесс включает в себя и интуицию, и догадку, и вымы­ сел, и здравый смысл.

Научное знание охватывает в принципе что-то все же относи­ тельно простое, что молено более или менее строго обобщить, убе­ дительно доказать, ввести в рамки законов, причинного объясне­ ния, словом, то, что укладывается в принятые в научном сообще­ стве парадигмы. В научном знании реальность облекается в форму отвлеченных понятий и категорий, общих принципов и законов, которые зачастую превращаются в крайне абстрактные формулы математики и вообще в различного рода формализующие знаки, например химические, в диаграммы, схемы, кривые, графики и т.п. Но жизнь, особенно человеческие судьбы, на много порядков сложнее всех наших научных представлений, где все «разложено по полочкам», поэтому у человека извечна и неистребима потреб­ ность выхода за пределы строго доказательного знания и погруже­ ния в царство таинственного, чувствуемого интуитивно, схваты­ ваемого не в строго и гладко «обтесанных» научных понятиях, а в каких-то «размытых», но очень важных символических образах, тончайших ассоциациях, предчувствиях и т.п.

При всем различии житейской смекалки «профанов» и аб­ страктных конструкций «высокой» науки у них есть глубоко общее. Это уже упомянутая идея ориентировки в мире.

«Но так как мир сам по себе имеет бесконечно многообразное и изменчивое содержание, в каждом данном месте и в каждой точке времени иное, то наш опыт, наше ознакомление с данностями действительности, совсем не могли бы служить этой цели практической ориентировки, если бы мы не имели возможности улав­ ливать в новом и изменившемся все же элементы уже знакомого, которые, именно как таковые, делают возможными целесообразные действия. [От позиции здравого смысла, т.е.] познания, руководимого интересами сохранения жизни и содействия благоприятным условиям жизни. не отличается существенно и установка науч­

ного познания. Если мы даже совершенно отвлечемся от того, что сама постановка вопросов — а тем самым и хотя бы частично этим определенные итоги — научного

400 Глава 12. Теория познания
Значимость житейского знания в качестве предшественника иных форм знания не следует преуменьшать: здравый смысл ока­ зывается нередко тоньше и проницательнее, чем ум иного ученого. В известном рассказе о Фалесе, попавшем в колодец, отвлеченный философ, не умеющий смотреть себе под ноги, насмешливо ума­ ляется именно перед лицом такого житейского, обыденного зна­ ния (своеобразный анализ этого философского анекдота дает Лев Шестов¹ ). В обыденной жизни «мы размышляем без особенной рефлексии, без особенной заботы о том, чтобы получилась исти­ на... мы размышляем в твердой уверенности, что мысль согласу­ ется с предметом, не отдавая себе в этом отчета, и эта уверенность имеет величайшее значение»² . Базирующееся на здравом смысле и обыденном сознании, такое знание является важной ориентиро­ вочной основой повседневного поведения людей, их взаимоотно­ шений между собой и с природой. Здесь его общая точка с научной формой знания. Эта форма знания развивается и обогащается по мере прогресса научного и художественного познания; она тесно связана с «языком» человеческой культуры в целом, которая скла­ дывается на основе серьезной теоретической работы в процессе все­ мирно-исторического человеческого развития.

Научные знания. Как правило, житейские знания сводятся к констатации фактов и их описанию. Научные знания предполага­ ют и объяснение фактов, осмысление их во всей системе понятий данной науки. Житейское познание констатирует, да и то весьма поверхностно, как протекает то или иное событие³ . Научное по­ знание отвечает на вопросы не только как, но и почему оно проте­ кает именно таким образом. (Во всяком случае, ответ на подобный вопрос является идеалом научного знания.) Научное знание не тер­ пит бездоказательности: то или иное утверждение становится на­ учным лишь тогда, когда оно обосновано. Научное — это прежде всего объяснительное знание. Сущность научного знания заклю­ чается в понимании действительности в ее прошлом., настоя­ щем и будущем, в достоверном обобщении фактов, в том, что за случайным оно находит необходимое, закономерное, за единич-
¹ В книге «На весах Иова» (см. по этому поводу ниже).

² Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. М.; Л., 1930. С. 50.

³ Вот красноречивый диалог: «Я: Что такое солнце? — Она: «Солнышко». — Я: Нет, что оно такое? — Она: «Солнце и есть». — Я: А почему оно светит? — Она: «Да так; солнце и есть солнце, потому и светит. Светит и светит. Посмотри, вон какое солнышко...» — Я: А почему? — Она: «Господи, Павел Александрович, словно я знаю! Вы — грамотный народ, ученый, а мы — неучены» (Флорен­ ский ПЛ. Столп и утверждение истины. С. 26).

^{§ 3. Виды познания} 399
Ф.М. Достоевского особенно привлекала близкая ему по своей сути мысль, высказанная Вл. Соловьевым: «...человечество знает гораздо более, чем до сих пор успело высказать в своей науке и в своем искусстве»'.

Имеет смысл разграничить «пассивное» знание читателя худо­ жественного произведения или студента, записывающего лекцию, от знания авторского, знания творца — будь то ученый, художник или религиозный подвижник. (Хотя и в нервом случае не исклю­ чен элемент творчества; говорят, что гениальному писателю нужен и гениальный читатель.) «Авторское» знание наиболее ярко раз­ личается по типу, прежде всего по характеру личной склонности. Человек, писал И.В. Гете, «рожденный и развившийся для так называемых точных наук, с высоты своего рассудка-разума нелег­ ко поймет, что может существовать также точная чувственная фантазия, без которой собственно немыслимо никакое искусство. Вокруг того же пункта ведут спор последователи религии чувства и религии разума; если вторые не хотят признать, что религия начинается с чувства, то первые не допускают, что она должна развиться до разумности»² . Впрочем, для выдающихся творческих личностей характерна и гармония познавательных способностей. Биографии многих ученых, философов говорят о том, что несмотря на полную самоотдачу в своей главной исследовательской деятель­ ности, они глубоко увлекались искусством и сами писали стихи, романы, рисовали, играли на музыкальных инструментах³ . Тип одаренности не обязательно связан только с «высоким» познани­ ем. В жизни — при этом во всех ее уголках и закоулках — суще­ ствует и трудится немало настоящих академиков житейских наук. И это тоже особенный дар.

Житейское познание и знание основывается прежде всего на наблюдении и смекалке, оно носил эмпирический характер и лучше согласовывается с общепризнанным жизненным опытом, чем с абстрактными научными построениями.

1 Достоевский ФМ. Письма. М., 1959. Т. 4. С. 136. ' Лихтенштадт В.О. Гете. СПб., 1920. С. 495.

^{: ;} А. Эйнштейн играл на скрипке, с которой не расставался, куда бы ни ехал и к кому бы ни шел в гости; П. Винер писал романы; Ч. Дарвин увлекался поэзией Шекспира, Мильтона, Шелли: Н. Бор боготворил Гете, Шекспира и Кьеркегора. Есть и другие примеры. А.И. Солженицын по образованию математик, и, навер­ ное, никто не станет отрицать сильнейшего влияния математики на стиль его художественного творчества. То же можно сказать и о П. Флоренском. Г. Вейль проявил себя и как выдающийся математик, и как выдающийся философ. А какой широтой культуры, знанием естествознания и гуманитарных наук обладали И. Кант, Г. Гегель и др.!

398 Глава 12. Теория познания

Если исходить из того, что основой всякого знания является опыт в самом широком смысле слова, то виды человеческого зна­ ния различаются в первую очередь по тому, на опыте какого ха­ рактера они основаны. По М. Шелеру, человеческое познание в значительной мере обосновывается опытом любовного отношения к миру; стало быть, без любви нет и познания. А.С. Хомяков писал: знание истины дается лишь взаимной любовью¹ . Опыт любви призван быть подкрепленным и откорректированным силой разума: вне усилий разума не дано постижение ценности значимого другого.

Тип знания тесно связан с особенностями познающего субъек­ та. Некоторые типы знания по своей природе связаны лишь с оп­ ределенным субъектом. Так, истины веры по христианскому уче­ нию открываются и доступны познанию только «соборно», в един­ стве человека с живым организмом церкви (что не отменяет, очевидно, исторического факта индивидуальной формулировки,

«авторства» конкретных богословских положений). Это единство, соборность, не имеет ничего общего с духом «коллектива» и не характеризуется формальными признаками (не тождественно, на­ пример, «юридически правильному» собору епископов или суж­ дению папы, высказанному «с кафедры», по римско-католическо­ му термину).

быть истолковано двояко. Тот, кто желает «снизить» человеческое существо, ука­ жет, что человек, по существу, не отличается от остальной природы, есть не более, чем особое («общественное») животное и т.п. Наоборот, возможно противополож­ ное стремление возвысить, одухотворить самое материю, увидеть в мироздании высшую мудрость и даже единую душу (Софию), как, например, философ Вл. Со­ ловьев. Говоря об этом, необходимо учитывать, что вопрос касается не только субъективной склонности отдельного мыслящего индивида. Теория знания, идя вглубь, непременно начинает затрагивать онтологические предпосылки. Кроме того, сказанное выше может служить иллюстрацией тезиса о многообразности способов познания. При этом вопрос о «всеединстве» упирается в природу этого

«всеединства», которая видна по способу познания «всеединства». Материалист желает свести все способы к одному — физиологически-чувственному (ощуще­ нию), принципиально ограничивая этим и свою философию, и свою личную по­ знавательную способность. Субъективная склонность к «снижению» при этом со­ четается с соответствующей философской установкой. Б. Вышеславцев уверенно указывает на первичность здесь именно психологического мотива — в методе

«спекуляции на понижение» (выражение М. Шелера), дающим у Маркса (и у Фрейда) не «сублимации», «...а, напротив, профанацию возвышенного, уничто­ жение чувства благоговения» перед бытием и истиной (см.: Вышеславцев Б.П. Философская нищета марксизма. Франкфурт-на-Майне, 1957. С. 86). Наоборот, религиозный взгляд на мир дает санкцию честному исследованию.

¹ Цит. по: Бердяев Н. Русская идея // О России и русской философской куль­ туре. М., 1990. С. 188.

^{§ 3. Виды познания} 397
какой-то один из его видов, произвольно выбранный, скорее при­ ходящий на ум или подсказываемый типичным массовым пред­ ставлением. В наше время нетрудно впасть в ошибку, отождест­ вляя познание вообще с познанием только научным (или даже с тем, что принято считать научным) и отбрасывая все остальные виды знания или рассматривая их лишь в той мере, в которой они могут быть уподоблены научному знанию. Это объясняется совре­ менной своеобразной «сциентистской» общественной атмосферой, культом науки или, вернее, наукообразия, присущим современно­ му обществу и существующим невзирая на возрастающую критику издержек научно-технического прогресса и даже параллельно с ней. Развитие наук не просто открыло множество фактов, свойств, законов, установило множество истин — выработался специфи­ ческий тип мышления. Но смешивать знание вообще с его научной формой — глубокое заблуждение. В повседневной жизни не все проблемы, встающие перед человеком и обществом, требуют не­ пременного обращения к науке: книга жизни открыта не только глазам ученого, она открыта всем, кто способен воспринимать вещи, чувствовать и думать.

Интересно отметить, что обусловленные биологическими зако­ номерностями элементарные «знания» наличествуют и у живот­ ных (особенно высокоразвитых), которым они служат в качестве необходимого фактора реализации их поведенческих актов. Дол­ гое время господствовало представление, что животные не способ­ ны к абстракции ни в какой форме. Однако развивавшаяся с сере­ дины XX в. наука о поведении животных — этология — достаточ­ но уверенно опровергает это мнение. По-видимому, какие-то формы отвлеченного знания доступны в живой природе не только человеку. Этот факт, кстати, дополнительно обращает внимание как на единство разных сторон того, что именуют знанием, так и на природу этого единства'.
¹ Связанная с этологией эволюционистская эпистемология базируется на представлении об эволюции способности к познанию у живых существ в ходе об­ щего эволюционного процесса. Таким образом, эпистемологический эволюцио­ низм объясняет природу человеческого знания, ставя его в более общий контекст (познание у животных в сочетании с эволюционной гипотезой). Такое расширение когнитивной способности может быть истолковано в духе материализма: позна­ ние приписывается более низким, «неодушевленным» формам бытия. С другой стороны, выведение способности к познанию из неких универсальных свойств природы может быть связано с онтологическими предпосылками религиозной фи­ лософии всеединства. Вообще, обнаружение сходства между чем-либо человечес­ ким и свойством так называемой неодушевленной природы (любовь собаки к хо­ зяину, красота бабочки и красота произведения искусства и т.д.) всегда может

496 Глава 12. Теория познания

Познание умножает скорбь, говорит Екклесиаст. Разум чело­ века, по словам Рабиндраната Тагора, подобен лампе: чем ярче свет, тем гуще тень сомнений. Согласно легенде, однажды Зенон в ответ на вопрос, почему он сомневается во всем, нарисовав два неравных круга, сказал: «Этот большой круг — мои знания, тот малый — твои. Все, что за пределами круга, — область неизвест­ ного. Ты видишь, что граница соприкосновения моего знания с неизвестным гораздо больше. Вот почему я сомневаюсь в своих знаниях больше, чем ты»¹ .

Разумное философское сомнение, здоровый скептицизм, т.е., по этимологическому смыслу, стремление тщательно все рассмот­ реть, по существу не противоречит и оптимистическому взгляду на познание. Отвечая на вопрос: «возможно ли познание?», мы можем сказать, что наша собственная позиция совпадает с пози­ цией И.В. Гете, выраженной в его «Дружеском призыве»:

«...Я не могу не поделиться неоднократно овладевавшей мною в эти дни радос­ тью. Я чувствую себя в счастливом единогласии с близкими и далекими, серьез­ ными, деятельными исследователями. Они признают и утверждают, что нужно принять в качестве предпосылки и допущения нечто неисследуемое, но что затем самому исследователю нельзя ставить никакой границы.

И разве не приходится мне принимать, в качестве допущения и предпосылки, самого себя, хотя я никогда не знаю, как я, собственно, устроен? Разве не изучаю я себя, а также и других, и тем не менее бодро подвигаясь все дальше и дальше?

Так и с миром: пусть он лежит перед нами безначальный и бесконечный, пусть будет безгранична даль, непроницаема близь; все это так, и все-таки — путь ни­ когда не определяют и не ограничивают, насколько далеко и насколько глубоко способен человеческий ум проникнуть в свои тайны и в тайны мира!» .
По существу, вопрос стоит так: разум постоянно все глубже и глубже проникает в тайны бытия, и нельзя знать, как далеко он уйдет со временем.